Кремневый скол - [35]

Отец примет всех, если прихода меньше, чем всего народа, — лишь бы не было больше. Пусть будет человек о четырех, о трех, о двух пальцах на руке, а то и вовсе без руки — лишь бы не шестипалый. Один-единственный человек, говорят, может быть меткой лукавого на теле всего прихода. Единственный лишний мизинчик, единственный лишний волосок на голове — вот что страшно.

* * *

Кремнячка и собаки уже поднялись до Высохшего дуба, когда повстречали медведя. Собаки учуяли зверя раньше, чем он появился, но думали, что его пронесет мимо, а когда он неспешно направился к ним, смутились, что не сразу ринулись на него, хотя ринуться можно было и сейчас. Но они то ли испугались, то ли с недавней еще голодухи не успели окрепнуть для боя. Прижавшись к новой подруге, Пиркья жалобно заскулила, а Бжяцал, как и Пиркья, дрожал от страха. Потому что медведь попался большой и самоуверенный. Когда он приблизился вплотную, собаки закрыли глаза, решив потом, если все обойдется, оправдаться, что вдруг прикорнули и потому ничего не видели. А кремнячка провела щекой по морде медведя, сообщая ему, что цела и невредима вырвалась из людского плена. Медведь ответно потерся мордой о ее щеку. Потом повернулся и пошел прочь своей дорогой.

— Ты уже возвратилась: теперь я спокоен. Пойду в честь этого события полакомлюсь кизилом, — сказал он ей, наверное, на ухо.

Поза Утреннего Ликования

А ты, Сашель, милая, обязательно — в комментариях или еще где-нибудь — растолкуй, что многие куски этой повести еще носят отпечаток советской ментальности. Не хотелось бы в соответствии с реалиями сегодняшнего дня переписывать те куски, что тогда, в 1990 году, были написаны. Я бы, напротив, выделил эти страницы, если бы не знал, что не любят читатели, когда единый текст печатается разными шрифтами, считая это лишним изыском.

Не станем отходить от основной нити повествования. Нет смысла здесь рассказывать обо всех злоключениях, которые выпали на долю нашим путешественникам из Обезьяньей Академии по пути в Хуап. Больше всех пришлось потрудиться Серпантину Христофоровичу. Йог вылил на гудаутское отделение милиции ушаты телепатических приказов. Если бы он мог принять какую-нибудь позу — легче было бы работать, но в отделении ему приходилось сидеть в обычной позе аутотренинга, чтобы начальник милиции, смотревший на него колючим взглядом, ничего не заподозрил. Мощных пучков энергии, выпускаемых йогом, хватило бы на то, чтобы любого, на кого они направлены, сделать кротким и покладистым, но волю начальника милиции они смогли смирить лишь до такой степени, что ближе к вечеру он позволил Игорьку позвонить в райком.

Товарищи из райкома прибыли, и все уладилось. Но и это не означало, что ученые могли пуститься в дальнейший путь. Товарищи из милиции вызвали с трассы того самого гаишника, по вине которого товарищи ученые были задержаны и получился конфуз. А задержал их гаишник, потому что одно название «Музей» напоминало ему вчерашний день, когда его взгляду пришлось уступить! Вызвали, чтобы заставить его накрыть стол в дорресторане-пацхе. А то ученые не покладая рук изучают нашу историю, а тут, вместо того чтобы им всячески содействовать, задерживают их на дорогах! Одним словом, провидению было угодно, чтобы Игорь Павлович и его друзья оказались в Хуапе не раньше, чем к вечеру. Ермолаю был дан реальный шанс их опередить, если бы он еще раньше не попал в объятия традиционного гостеприимства афонцев.

Но вот, наконец, Игорь Павлович со товарищи прибывают в Хуап! На въезде в село коллеги остановились у родника, напились вкусной воды и принялись за работу. Здесь им надо было собрать первоначальную информацию.

Вот из-за поворота, торопя скакуна, появляется всадник. Поселяне имеют обыкновение здороваться с незнакомыми людьми, но этот всадник даже не заметил людей у родника. Он ехал — гладко выбритый и румянощекий, просветленный и отрешенный. Серпантин, успевший принять неброскую Позу Горного Эха, разгадал его мысли: мужчина спешил попросить помощи то ли у дяди, то ли у племянника, но непременно головореза, чтобы сегодня вечером у него не отняли некую Мин-то-ру.

Но вдруг йогу что-то стало мешать тут, рядом. Серпантин Христофорович напрягся, потом оглянулся на жену. Подозрительно теплые флюиды излучала она по направлению к проехавшему всаднику. В них было нечто большее, чем просто ностальгическое настроение по отношению к простым поселянам и вообще к сельской местности, где она родилась и выросла. Телепата насторожило то, что Анна Махазовна говорила в душе о каком-то «пепле любви»; ведь любовь к деревне в ее сердце не пепел, а живой огонь. Пулиди был ревнив.

— Ты знаешь этого мужичка? — покосился он на жену.

— Я училась с ним в одной школе, — неохотно ответила она.

— Серпантин, пожалуйста, не отвлекайтесь! — почти приказал Игорь Павлович, старший в группе.

Серпантин сменил позу на более сложную Позу Восьми Влажных Зеркал и продолжил изучение окрестностей, хотя ни любопытство его, ни подозрения по отношению к проехавшему всаднику не были удовлетворены.

Спутники еще некоторое время прислушивались к людским мыслям. Они узнали немало всякой всячины, но в деревне, по всему видать, весть о неандертальце еще не успела распространиться. Наконец, Игорек, относившийся к телепатии как к недостаточно изученному, но, несомненно, реальному феномену, но считавший занятие йогой за пределами самой Италии модничаньем и шарлатанством, не выдержал: