— Теперь настал для вас вечный праздник, псы! — заверил их Нур-Камидат.
«Так ты с ней и уживешься! Не первая, небось!» — выговаривала другу Пиркья.
И вдруг обе собаки одновременно учуяли незнакомый дух. Новая жена пахла чем-то звериным и, стало быть, съедобным. Овчарки, забыв о приличиях, бросились на этот запах в меру слабых сил и попытались было дотянуться до кремнячки, если бы их не образумила хозяйская плеть, которой он угощал их чаще, чем пищей.
Бжяцал слабо взвизгнул, Пиркья слабо заскулила, и собаки поплелись прочь, опираясь друг на друга.
— Дурачье! — крикнул им вдогонку Нур-Камидат. — Вы хоть понимаете, на кого посягнули! — и покосился на кремнячку, призывая ее вместе с ним посмеяться над глупостью псин, которые будущую кормилицу не признали.
* * *
Он спрыгнул с коня и помог сойти своей пленнице.
— Добро пожаловать в мой дом, который отныне является и твоим! — торжественно изрек он.
Абазинка не двигалась с места.
— Это замечательно, что мужчину пропускаешь вперед! — заметил он не без твердости в голосе и шагнул в пацху. — Ну, теперь проходи, — велел он ей оттуда.
А во дворе собаки увидали, что дичь на минуту осталась одна. Они направились к ней. Но направились как-то неторопливо. При этом сквозь голод они чуяли не только запах дичи, но и человечину, потому нарочно шумели, чтобы хозяин обратил внимание и остановил их. Им надо было просто напомнить ему о голоде. Хозяин, наконец, обратил внимание.
— А ну прочь! — закричал он на собак. — Дык, заходи же… — успокоил он кремнячку.
Кремнячка тихо шагнула через порог.
Собакам стало ясно, что ничего им пока не вынесут. Но шли они к порогу пацхи не зря. У порога лежала груша кефир, которая выпала из хурджина хозяина. Бжяцал, воспользовавшись моментом, пока хозяин бранил Пиркью и внимание его было отвлечено, подкрался к порогу и схватил фрукт. Пиркья краем глаза следила за этой вылазкой. Убедившись, что еда захвачена, она повернулась и побежала за кобелем. Свершилось то, что противоестественно собачьей природе, — ведь собаки не едят фруктов.
А Пиркья и Бжяцал не только съели грушу, но сделали это в одно мгновение.
Еще долго шумели Пиркья с Бжяцалом. Так беспрестанно лают собаки, когда набредут на ежа. Еж сворачивается, его не возьмешь, а уходить и жалко, и обидно. Вот и встанут собаки над ежом, который защищен иглами, но уйти не может, и лают без конца, пока не выйдет кто из дому, и не отгонит их прочь, чтобы потом позвать к жилью и утолить их разгоревшийся аппетит. Камидат тоже знал лекарство для расшумевшихся собак, хоть и не давал им этим лекарством злоупотреблять, он достал из-под опрокинутой миски мамалыгу, уже успевшую заплесневеть, и вынес собакам. Заполучив мамалыгу, страдальцы тотчас успокоились.
— Как ты тут без меня, Минадора? — спросил Камидат, вернувшись в хижину. — Я буду звать тебя Минадорой! Ты согласна, Минадора?
В тревожном сне видел Руслан те времена, когда служил во флоте и на авианосце «Киев» бороздил хилые волны Мертвого моря. Все было то же в этом сне, что и на службе. Кроме дисциплины: на боку у него висела фляга с живительной влагой, его в морфлоте быть не могло.
— Ахахайра! Хайт! Хайт! — услыхал он рядом боевой клич.
Сон улетучился. Но только в виде картин Ближнего Востока. Глаза не открывались, словно веки были отягощены двухсотграммовыми стаканами, называемыми «мгеладзиевские». При этом говорить он мог.
— Я тебе обещанную тачку доставил, — продолжая спать, обратился он к Мушни, которого узнал. — А Чачхал еще не вернулся?
Но его продолжали будить так грубо, словно это было во флоте.
— БЧ-5 — это тебе не камбуз! — пробормотал он, не просыпаясь; краем сознания он понимал, что служба позади и что это Мушни вместо благодарности за тачку так грубо пытается его будить.
Нет, все-таки это — мичман! Это мичман Бойченко беспощадно тормошил его, но лишь поднял облако винных паров.
— ДМБ неизбежен, как крах империализма! — строго проговорил Руслан, переворачиваясь на другой бок.
— Ахахайра! Хайт! Хайт! — настаивал то ли мичман, то ли Мушни.
Пришлось просыпаться. Открыв глаза, Руслан увидел над собой склоненного человека, но не мичмана и не Мушни. Человек этот, отчаявшись разбудить Руслана, зато надышавшись перегаром, как раз прикалывал к груди Руслана ежовой иглой какой-то букет и лист бумаги.
Руслан вскочил. Это был кремняк! Самый настоящий!
— Ахайхайра! Хайт! Хайт!
Руслан был ученый, но ученый молодой. В первую очередь — молодой человек. И потому стереотип кремняка, наработанный кино и эстрадой, вдруг взял у него верх и над научными представлениями о первобытном человеке, и над его собственным отношением к кремнякам как к ветви генеалогического древа человечества, которая остановилась в своем естественном состоянии, тогда как современный человек стал развиваться известным путем. И вот что он сделал, чтобы кремняк его лучше понял, а сам был с похмелья и спросонья.
— Гоп-чоп! Буги-вуги! Твист-эгейн! — вскричал он и принялся отплясывать твист. Рыжий кремняк отпрянул от неожиданности. Ведь он не знал, как его представляют современные люди. Он, очевидно, заключил, что незнакомец решил проявить агрессию и сейчас, прежде чем наброситься на него, принялся исполнять боевой танец.
