Контрабандисты Гора - [11]

Он рассматривал меня.

И я буквально кожей ощущала, что он видел меня такой, какой не видели меня другие мужчины. Я чувствовала, что он, под моей одеждой, видел рабыню. Как это было пугающе, оказаться под таким взглядом, таким всепроникающим, всё замечающим, способным распознать даже то, кем я была!

Конечно, я просто всё неправильно поняла. Я просто нафантазировала себе не пойми что! Этого просто не могло быть!

И тогда, наконец разорвав чары, напуганная до дрожи в коленях, я отвернулась, шагнула в другой проход и поспешила, фактически побежала между прилавками, товарами, покупателями, на другую сторону магазина. Моя поспешность, боюсь, привлекла внимание. Я задыхалась. Те пугающие мгновения, та пауза нашего зрительного контакта, короткая, но показавшаяся мне невероятно долгой, настолько долгой, словно вокруг нас словно замерли время и пространство, должны быть отброшены и забыты, и как можно скорее.

Но я оказалась не в силах заставить себя забыть те мгновения.

Да и как я могла забыть те острые, тёмные, спокойные глаза, столь пристально рассматривавшие меня, как никто и никогда не рассматривал меня прежде, казалось, видевшие меня насквозь, такой, какая я есть, со всеми моими чувствами и мыслями?

Не позабавило ли его, что я могла стоять в его присутствии, представляя себя, словно я могла бы быть свободной женщиной?

Я подозревала, что он знал, кто я, даже лучше меня самой.

Последующие дни я провела в попытках прогнать от себя, смущающие, отвлекающие, заставляющие краснеть воспоминания. Я старалась изо всех сил, но они с жестокой настойчивостью преследовали меня. Как часто порицала я себя за свою непонятливость, за свою глупость. Как это оказывается легко, неверно истолковать и раздуть до неимоверных размеров даже самые незначительные инциденты, даже самые бессмысленные вещи! И всё же, я, так или иначе, чувствовала, что вопрос не окончен. Время от времени у меня возникало странное, необъяснимое ощущение, что за мной следят, что я могла бы находиться под наблюдением. Возможно, меня фотографировали. Возможно, даже снимали на видеокамеру, в том или ином месте, возможно даже не раз. Я, как могла, гнала от себя такие предчувствия, уговаривая себя, что они необоснованны, и даже абсурдны. Однако, в то же самое время, я нашла, что начало разгораться моё любопытство, что задето моё тщеславие. Могло бы быть так, что за мной кто-то следит? Я так не думала, но мне показалось, что было бы забавно, сыграть в такую игру, чтобы она могла со всей ясностью показать мне нелепость моих страхов. Я решила встретить вопрос, так сказать, с открытым забралом, и притвориться, для самой себя, что за мной действительно наблюдают, что я достаточно красива и желанна, чтобы быть подвергнутой такому исследованию. Соответственно, я начала уделять больше внимания своей внешности, больше чем было общепринято. Я обновила гардероб и обувь. Я внимательно следила за своими движениями, осанкой и выражением лица. Чего проще, красиво сидеть, вставать и стоять, изящно поворачиваться и ходить. Конечно, теперь, здесь и сейчас, я не посмела бы делать это как-то иначе. И, вероятно, я бы просто не смогла бы сделать это, даже если бы захотела, учитывая ту дрессировку, которой меня подвергли. Ты настолько меняешься, что это становится частью тебя. Точно так же, нет ничего сложного в том, чтобы улыбаться, говорить ясно и слушать внимательно. Итак, я решила, что буду играть определённую роль и, тем самым, сначала минимизирую свои проблемы, а затем и смогу от них избавиться. Я притворюсь, что было то, чего не могло бы быть. Пусть меня нельзя было назвать писаной красавицей, но я буду действовать так, как если бы я была таковой, даже дерзко и вызывающе. Пусть я не считала себя неотразимо желанной, но я буду вести себя так, словно я могла бы быть такой, даже если придётся, пробудив интерес, затем насмешливо разбить его. Таким образом, я стала следить за своей фигурой, для чего села на диету и выделила время для ежедневных упражнений, позаботилась о своих волосах, уделила внимание макияжу, расширила гардероб, пополнив его предметами одежды, выставлявшими меня в наилучшем свете. Теперь я тщательно контролировала свои позы, речь, поведение, держала голову высоко, как могла бы держать её высокая, холодная свободная женщина. Какой показухой это казалось мне самой, ведь я знала, что в глубине своего сердца я была рабыней. Я должна была держать голову покорно склонённой! И я должна была бояться плети! Но это была игра, своего рода спектакль, вы должны это понять. Разве по закону я не была свободной! Была! Я была свободна! Я вела себя так, и вы должны это понять, просто чтобы развеять свои страхи, чтобы встать с ним илицом к лицу, чтобы посмеяться над ними, бросить им вызов, отбросить их, высмеять их, доказать их необоснованность, и только это. И как же ужасно и смешно, что, несмотря на мои столь невинные намерения и, разыгранный мною из самых лучших побуждений спектакль, а, возможно, и благодаря ему, я оказалась в цепях, в гореанской темнице, вместе с другими, в ожидании погрузки и отправления сами на знаем куда. Фактически я знала только то, что мы находились где-то около причалов. На это указывал плеск волн, накатывавших на сваи и свежий запах моря. Мы были раздеты и закованы в тяжёлые цепи. Цепи были везде, где только можно, на наших шеях, на запястьях, на лодыжках. Но простите меня, Господа. Простите моё тщеславное сердце. Что я такого сделала? Я знаю, что мне не позволено лгать. Свободные женщины могут солгать, я — нет. Но, действительно, почему я повела себя так, как повела, столь вульгарно, столь нагло и вызывающе? Конечно, мне хотелось, и теперь я это понимаю со всей очевидностью, заинтересовать и заинтриговать возможных наблюдателей. Я хотела произвести на них впечатление. Знали ли они это? Подозреваю, что догадывались. Возможно, их это позабавило. Конечно, для рабыни важно быть рабыней. Разве лучшие из рабынь получаются не из тех, кто должны быть рабынями? Почему мы должны бороться с нашей рабской предрасположенностью? Почему мы должны делать вид, что мы являемся кем-то ещё, что мы лучше, чем мы есть на самом деле? Я предполагаю, что теперь ясно, почему я поступила так, как поступила. В действительности делала это не для того, чтобы противостоять страху и преодолеть его, а скорее для того, чтобы показать себя. Если бы я действительно находилась под наблюдением, а это вполне могло быть так, то мне оставалось только надеяться, что я могла бы понравиться наблюдателям. Я хотела, чтобы их отчёт обо мне был благоприятным. Даже претензии на свободу, высокомерие и презрение, недоступность и холодность, были направлены на то, чтобы спровоцировать. Я рискнула предположить, что некоторым мужчинам могло бы понравиться взять в свои руки такую женщину, надеть на неё ошейник и превратить её в нагую, униженную, возбуждённую, просящую рабыню.