Коммунист - [11]

Разговор между братьями вышел сердитый.

Дмитрий попытался даже было прикрикнуть на брата, но тут уж Алексей встал, взял берданку и сказал:

— Бог тебе судья, Дмитрий, он и помощник. Я с тобой спорить больше не желаю.

Дмитрий аж заскрипел зубами от злости.

— Я с тобой спорить тоже не собираюсь, а только теперь, когда батька ушел, я старший в доме.

— Ты старший, вот в доме и распоряжайся. А за порогом твоя воля заканчивается. Так уж я пойду поскорее за порог.

Ругались еще часа два, до самой темноты.

А потом решили так. Алексей постарается нагнать отца и с ним пробраться в Архангельск. А Дмитрий останется на месте, сторожить дом. Его положение осложнялось тем, что его жена, Марьяна, была беременна и срок рожать уже подходил. Длинный пеший переход до Вожеги она могла бы и не осилить. За этим разговором досидели до первых петухов.

На всю жизнь Алексей Забеля запомнил тот разговор.

Простились уже сердечно, обнялись на прощание.

Отца он не нагнал, хотя дорога в Архангельск была одна.

Уже потом, кружным путем от одного случайно встреченного в Москве земляка Алексей узнал, что через два дня мужички вернулись, дом сожгли, а Дмитрия и Марьяну закололи вилами и бросили тела прямо перед домом.

Но к тому времени, как Алексей узнал про это, за его плечами уже было тысячи километров военных перегонов, несколько фронтов, побывал он и на Дону и в Чехии, был дважды ранен и оба раза — легко, в плечо и в ногу. Такие ранения даются больше для почета.

Про убийство брата и его жены он говорил спокойно, как о факте давно предрешенном и неизбежном.

— Неужели тебе не хочется найти убийц, наказать их, отомстить?

Забеля пожал плечами.

— Знать судьба такая была у Дмитрия — получить такую смерть ради революции.

— Что, твой брат был кулаком?

Забеля уставил на Борисова свои оленьи глаза.

— Нет.

— Так какая же в этом справедливость? За что он принял такую смерть?

— За то, что встал на пути у революции.

— А Марьяна за что? А ребенок ее, который на свет не появился?

— За то же самое. Революция, она ведь не разбирает, карает любого, кто встает на ее пути.

— Да уж, это точно, — согласился Борисов, — не разбирает.

Ночью он долго не мог заснуть.

Вот она, эта буря, которая громыхает уже четвертый год и никак не успокоится. Встанешь у нее на пути — тебя поднимает, как пушинку, и разобьет оземь. А можно только держаться от нее в стороне, или лететь вместе с ней туда, куда нужно ей.

Удержаться в стороне у него не получилось. А значит, остается лететь вместе с ней.

Куда она его принесет?

Борисов слушал негромкое дыхание спящего Забели и думал о том, что этот же самый Забеля, если бы он узнал, что он никакой не Борисов, не задумываясь, достал бы свой револьвер и застрелил бы его в упор.

И ни один мускул на его лице не дрогнул бы. Ни единая тень сомнения не упала бы на его лицо. Ни одна нотка вины или раскаянья не прозвучала бы в его душе.

Будьте как дети, ибо их есть царство небесное.

Эх вы, дети революции, во что вы превратили наше царство?

Странно, но мысль о побеге больше не посещала Борисова. Он как будто почувствовал, что судьба упрямо гонит его вперед, не позволяя свернуть с пути, на котором он оказался так странно и так случайно.

Да полно, случайно ли? Может быть, вся жизнь Сени Жукова была только подготовкой к тому, чтобы он превратился однажды в коммуниста Борисова, как жизнь гусеницы — лишь подготовка к тому, чтобы однажды взмахнуть крылами и влететь к небу ярко-красной бабочкой. Недолог век бабочки, всего день ей летать. Но летать, летать!

Засыпал Борисов, спал Борисов, не видя снов, и просыпался отдохнувшим и голодным до чудес нового мира.

Поезд катился медленно. За окном проплывали деревья, как будто обнимая вагон своими ветвями.

Борисов отказался от сочиненного Забелей чая и отправился гулять по вагону.

6

В тамбуре стоял у открытого окна немолодой уже человек в круглых очках. Одет он был в клетчатую рубашку, а поверх нее — пиджак на два размера больше, чем требовалось. У него был высокий лоб и тонкие нервные губы. В руках он держал потухшую папироску, по которой время от времени постукивал пальцем. Он смотрел в окно невидящим взглядом.

Борисов встал рядом и вдруг, неожиданно для себя, сказал:

— Не найдется ли у вас папиросы?

Молодой человек зажал свою папиросу зубами, полез с карман и достал жестяной портсигар. В портсигаре оставалось четыре папиросы.

Борисов взял одну. Молодой человек достал спички, чиркнул, прикрыл ладошками огонь. Борисов осторожно втянул в себя сладкий дым.

Ему случалось курить раньше, но он считал это баловством. Но сейчас ему показалось, что папироса в руке придаст ему солидности и уверенности в себе.

Курил ли настоящий Борисов? Спички при нем были. Сеня представлял себе образ уполномоченного таким — с папиросой, чашкой чая на столе и темными кругами под глазами от недосыпания и забот.

Он посмотрел за окно и подумал о том, что так же, как он сейчас мучительно натягивает на себя нового себя — да не какого-то реального, а выдуманного, вымороченного Борисова, точно так же Россия натягивает сейчас на себя образ выдуманной, вымороченной страны.

— Я знаю, о чем вы сейчас думаете, — серьезно сказал немолодой человек.