Кольца Сатурна. Английское паломничество - [35]

Шрифт
Интервал

. Там на слишком низкой табуретке сидит отец, он играет на виолончели, а на высоком столе лежит бабушка в нарядной одежде. Блестящие носки ее лакированных туфель указывают на потолок, лицо прикрыто серым шелковым платком. И, как всегда во время своих регулярных приступов меланхолии, она вот уже несколько дней не говорит ни слова. Из окна открывается вид на далекий силезский пейзаж: долина в синей раме лесистых гор и сияющий золотой купол храма. «This is Mysllowitz, a place somewhere in Poland»[48], — слышу я голос отца. А когда оборачиваюсь, успеваю увидеть только белое дыхание его слов в ледяном воздухе.

День клонился к вечеру, когда я добрался до дома Майкла в пойменных лугах на окраине Мидлтона. Я был признателен за возможность отдохнуть в тихом саду и рассказать Майклу о своих блужданиях по вересковой пустоши. Теперь мне невольно казалось, что я просто выдумал их. Майкл принес чайник, из которого то и дело вырывалось облачко пара, как из игрушечного паровозика. Все было тихо, не шелестели даже серые листья ветел, росших на луговой земле, по ту сторону сада. Мы беседовали о пустом и безмолвном месяце августе. «For weeks, — сказал Майкл, — there is not a bird to be seen. It is as if everything was somehow hollowed out»[49]. Все скоро поляжет, растут только сорняки, вьюнки душат кустарник, белые корни крапивы вылезают из-под земли, лопухи на голову выше человеческого роста, повсюду бурая гниль и клещи. И даже бумага, на которой с таким трудом выводишь слова и фразы, шершавая, словно вся в мучнистой росе. Видя все это, ты целыми днями и неделями ломаешь голову над вечным вопросом: ради чего ты продолжаешь писать? По привычке? Из честолюбия? Потому ли, что ничему другому не учился? Потому, что жизнь приводит тебя в изумление? Из любви к истине? От отчаяния? От возмущения? Неизвестно. Точно так же, как неизвестно, то ли писательство делает тебя умнее, то ли сводит с ума. Быть может, каждый из нас теряет кругозор ровно в той степени, в какой продвигается в своей работе. Быть может, по той же причине все мы склонны заблуждаться, принимая усложнение наших духовных конструкций за прогресс в познании. И при всем том мы смутно сознаем, что никогда не постигнем тех неизмеримых влияний, которые на самом деле определяют наш жизненный путь. Представьте себе, что ваш день рождения отмечается на два дня позже, чем день рождения Гёльдерлина. Неужели поэтому вас всю жизнь преследует его тень? Неужели поэтому вы снова и снова подвергаетесь искушению сбросить интеллект, как старый плащ, писать верноподданнические письма и стихотворения под псевдонимом Скарданелли и отделываться от неприятных посетителей, пришедших на вас поглядеть, обращаясь к ним «Ваше высочество!» и «Ваше величество!»? Неужели поэтому вы в пятнадцать-шестнадцать лет начнете переводить элегии, так как вас изгнали из родной страны? Возможно ли, что позже вы решитесь поселиться в этом доме в Суффолке только потому, что на железном водяном насосе в саду стоит 1770, год рождения Гёльдерлина? «For when I heard that one of the near islands was Patmos, I greatly desired there to be lodged, and there to approach the dark grotto»[50]. Гёльдерлин посвятил «Гимн Патмосу» ландграфу фон Хомбургу, а фамилия Хомбург была девичьей фамилией матери Майкла. Непостижимо, подумал я. Как возникает избирательное сродство? Как возникают аналогии? Как происходит, что в другом человеке вы видите самого себя, а если не самого себя, то вашего предшественника? Казалось бы, нет ничего удивительного в том, что спустя тридцать три года после Майкла я впервые прошел через английскую таможню. И в том, что я теперь собираюсь бросить свою профессию учителя, как сделал это он. И в том, что он поселился в Суффолке, а я в Норфолке. И в том, что мы оба сомневаемся в смысле нашей работы и оба страдаем аллергией на алкоголь. Но почему уже во время первого моего визита к Майклу у меня сложилось впечатление, что я жил (или когда-то давно побывал) в его доме? И жил во всем так же, как он? Этого я не могу объяснить. Помню только, что стоял в кабинете с высоким потолком и окнами на север и не мог отвести глаз от тяжелого секретера красного дерева, вывезенного еще из берлинской квартиры. Майкл сказал, что больше не работает в этой комнате из-за холода, царящего здесь даже среди лета. Мы говорили с ним об отоплении, а мне все больше и больше казалось, что не он, а я покинул этот кабинет, освещенный мягким северным светом. Что эти очечники, эти письма и письменные приборы, брошенные здесь явно несколько месяцев назад, были когда-то моими очечниками, письмами и приборами. И в пристройке, выходящей в сад, мне показалось, что я (или такой, как я) хозяйничал там бог весть сколько времени.



Ивовые корзины с растопкой из мельчайших веточек хвороста. Гладкие белые и светло-серые камни, раковины и прочие находки с морского берега в безмолвном собрании на комоде у бледно-голубой стены. Пакеты и картонки, сложенные стопкой в углу у двери в кладовку и ожидающие своего повторного отправления. Все это подействовало на меня как натюрморты, созданные моей собственной рукой, которая лучше всего удерживает ненужные вещи.


Еще от автора Винфрид Георг Зебальд
Аустерлиц

Роман В. Г. Зебальда (1944–2001) «Аустерлиц» литературная критика ставит в один ряд с прозой Набокова и Пруста, увидев в его главном герое черты «нового искателя утраченного времени»….Жак Аустерлиц, посвятивший свою жизнь изучению устройства крепостей, дворцов и замков, вдруг осознает, что ничего не знает о своей личной истории, кроме того, что в 1941 году его, пятилетнего мальчика, вывезли в Англию… И вот, спустя десятилетия, он мечется по Европе, сидит в архивах и библиотеках, по крупицам возводя внутри себя собственный «музей потерянных вещей», «личную историю катастроф»…Газета «Нью-Йорк Таймс», открыв романом Зебальда «Аустерлиц» список из десяти лучших книг 2001 года, назвала его «первым великим романом XXI века».


Естественная история разрушения

В «Естественной истории разрушения» великий немецкий писатель В. Г. Зебальд исследует способность культуры противостоять исторической катастрофе. Герои эссе Зебальда – философ Жан Амери, выживший в концлагере, литератор Альфред Андерш, сумевший приспособиться к нацистскому режиму, писатель и художник Петер Вайс, посвятивший свою работу насилию и забвению, и вся немецкая литература, ставшая во время Второй мировой войны жертвой бомбардировок британской авиации не в меньшей степени, чем сами немецкие города и их жители.


Campo santo

«Campo santo», посмертный сборник В.Г. Зебальда, объединяет все, что не вошло в другие книги писателя, – фрагменты прозы о Корсике, газетные заметки, тексты выступлений, ранние редакции знаменитых эссе. Их общие темы – устройство памяти и забвения, наши личные отношения с прошлым поверх «больших» исторических нарративов и способы сопротивления небытию, которые предоставляет человеку культура.


Головокружения

В.Г. Зебальд (1944–2001) – немецкий писатель, поэт и историк литературы, преподаватель Университета Восточной Англии, автор четырех романов и нескольких сборников эссе. Роман «Головокружения» вышел в 1990 году.


Рекомендуем почитать
С высоты птичьего полета

1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.


Три персонажа в поисках любви и бессмертия

Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с  риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.


И бывшие с ним

Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.


Терпеливый Арсений

«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».


От рассвета до заката

В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.


Жук, что ел жуков

Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.