Кольца Сатурна. Английское паломничество - [37]

. Вскоре после того, как Анна рассказала эту историю, я попросил ее вызвать для меня такси. Позвонив и вернувшись, она сказала, что, вешая трубку, вспомнила сон, приснившийся ей, когда она спала после обеда. Я была с Майклом в Норидже, сказала Анна, и ему пришлось остаться там из-за каких-то обязательств, а ты вызвал мне такси. Такси подъехало и оказалось большим блестящим лимузином. По словам Анны, я придержал дверцу, а она заняла место на заднем сиденье. Лимузин бесшумно тронулся, и не успела Анна откинуться на спинку сиденья, как он уже покинул город и въехал в невообразимо густой, пронизанный лучами солнца лес, простиравшийся до самого дома Майкла в Мидлтоне. Нельзя было сказать, с какой скоростью — то ли быстро, то ли медленно — шла машина, но двигалась она не по обыкновенной дороге, а по чудесному, мягкому, иногда слегка извилистому шоссе, в атмосфере плотнее воздуха. Было в ней что-то от тихо струящейся воды. За окном скользил лес, я с совершенной ясностью видела его до самых мельчайших, не поддающихся описанию подробностей. Крохотные соцветия на мху болота. Тоненькие стебли травы. Дрожащие папоротники. И прямые стволы деревьев, серые и коричневые, гладкие и шершавые, исчезающие на высоте нескольких метров в непроницаемой листве кустарников. Выше цвели мимозы и мальвы, а со следующего этажа этого пышного лесного мира белоснежными и розовыми облаками свисали сотни лиан. Ветви деревьев походили на реи парусных кораблей, груженных орхидеями и бромелиями. А еще выше, на той высоте, куда почти не пробивается взгляд, качались вершины пальм, их перистые и веерные кроны были того бездонного, как бы подсвеченного золотом или латунью, черно-зеленого цвета, каким написаны кроны деревьев на полотнах Леонардо, например на портрете Джиневры де Бенчи или в «Благовещении». Все это было невероятно и прекрасно, сказала Анна, теперь я и вовсе не понимаю почему. И чувство движения в лимузине без водителя я даже не могу описать. Мы и не ехали вовсе, а парили. Нечто подобное я испытала только один раз, в детстве, когда смогла пролететь над землей несколько дюймов. Она рассказала мне об этом в саду, уже охваченном теменью ночи. Мы стояли около Гёльдерлиновой колонки, ожидая такси, и с ужасом, от которого у меня волосы встали дыбом, я смотрел, как в черном сиянии, падающем от окна гостиной на каменную дыру колодца, по зеркальной поверхности воды плывет жук. От одного темного берега к другому.

VIII

На следующий день после моего визита в Мидлтон в баре отеля «Краун» я разговорился с одним голландцем по имени Корнелис де Йонг, который уже не раз побывал в Суффолке и теперь носился с идеей приобрести здесь недвижимость — больше тысячи гектаров земли. Де Йонг, как он мне рассказал, вырос на плантации сахарного тростника в окрестностях Сурабаи, а позже, окончив аграрную академию в Вагенингене, продолжил семейную традицию в несколько редуцированном виде, возделывая сахарную свеклу в окрестностях Девентера. Задуманное им перемещение бизнеса в Англию, сказал де Йонг, имеет в первую очередь причины экономические. Соседствующие друг с другом крупные имения, какие снова и снова выставляются на продажу в Восточной Англии, у него на родине вообще не попадают на рынок. И домов, которые практически даром прилагаются к таким землям, в Голландии днем с огнем не найти. Ведь голландцы, сказал де Йонг, в свои лучшие времена вкладывали деньги главным образом в города, а англичане, напротив, в землю. В тот вечер мы просидели в баре до закрытия. Разговаривали о расцвете и закате обеих наций и своеобразных тесных связях, которые вплоть до конца XX века существовали между историей сахара и историей искусства. Сверхприбыли от возделывания сахарного тростника и торговли сахаром скапливались в руках всего нескольких семейств, и поскольку другие возможности демонстративного потребления были весьма ограничены, значительная часть богатства тратилась на обстановку и содержание роскошных сельских имений и городских дворцов. Именно Корнелис де Йонг указал мне на то, что многие крупные музеи, например Маурицхёйс в Гааге или галерея Тейт в Лондоне, основаны фондами сахарных династий или еще как-то связаны с сахарным бизнесом. Капитал, аккумулированный различными формами рабовладельческой экономики в XVIII–XIX веках, сказал де Йонг, и теперь находится в обороте, приносит проценты и проценты с процентов, растет и приумножается во много раз и постоянно своими силами дает новые побеги. Одним из самых надежных способов легитимации таких денег испокон века было меценатство, покупка и выставление напоказ предметов искусства. Сегодня наблюдается дальнейшее вздувание цен на крупных аукционах. Это почти уже смешно, сказал де Йонг. Сто миллионов за полметра раскрашенного холста — не предел, через год-другой будет превышена и эта цена. Иногда, сказал де Йонг, мне кажется, что все произведения искусства покрыты сахарной глазурью или вообще сделаны из сахара. Как изготовленный венским придворным кондитером макет битвы при Эстергоме, который в припадке ужасной меланхолии съела (до последней крошки) императрица Мария Терезия. Наутро после того, как мы обсудили, в частности, даже методы выращивания и производства сахара в Индокитае, я отправился с де Йонгом в Вудбридж.