, будучи в состоянии общаться только с немногими близкими ему людьми. Когда ему становилось лучше, он проводил время в поместье родителей, а позже все чаще — на берегу моря, со своим верным Уоттсом Дантоном. Прогулки из Саутуолда в Данвич, по полям, где заросли камыша клонятся от ветра, вид пустынного моря действовали на него как успокоительное средство. Написанное в тех местах длинное стихотворение «У Северного моря» посвящено автолизу, постепенному самоуничтожению жизни. «Like ashes the low cliffs crumble and the banks drop down into dust»
[37]. Припоминаю одно эссе, где я прочел, что как-то вечером, когда они с Уоттсом Дантоном забрели на кладбище церкви Всех Святых, Суинберну померещился на поверхности моря какой-то зеленый огонек. И будто бы он сказал, что этот огонек напомнил ему о дворце Кубла Хана, построенном на месте будущего Пекина как раз в то время, когда Данвич был одной из самых больших общин английского королевства. Если не ошибаюсь, в этом сомнительном эссе речь шла о том, что Суинберн в тот вечер во всех подробностях описал Уоттсу Дантону сей сказочный дворец. Белоснежные стены протяженностью четыре мили. Крепостные арсеналы, где хранились сбруя, седла и оружие. Склады и сокровищницы. Конюшни, где обозримыми рядами красовались самые породистые кони. Пиршественные залы, где поместилось бы более шестисот гостей. Жилые покои. Зверинец со стойлом для единорога. Наблюдательный холм высотой триста футов, насыпанный по приказу хана с северной стороны дворца. Крутые склоны этого холма, покрытого зеленой ляпис-лазурью (так якобы рассказывал Суинборн), целый год украшались самыми роскошными и шелковистыми экземплярами вечнозеленых деревьев. Их приходилось выкапывать с корнями и грунтом в местах произрастания и доставлять на большие расстояния на слонах, специально дрессированных для этой цели. Никогда ни прежде, ни потом (как якобы утверждал Суинберн в тот вечер в Данвиче) не было на свете ничего более прекрасного и умиротворяющего. Эту искусственную гору, зеленевшую даже посреди зимы, венчал замок того же зеленого цвета. Алджернон Суинберн, чья жизнь почти точно совпадает по времени с жизнью вдовствующей императрицы Цыси, родился 5 апреля 1837 года, он был старшим из шести детей адмирала Чарльза Генри Суинберна и его супруги леди Джейн Генриетты, дочери третьего графа Ашбернема. Обе фамилии ведут свой род с того далекого времени, когда Кубла Хан воздвигал свой дворец и когда Данвич вел торговлю со всеми странами, которых можно было достичь морским путем. Испокон веков Суинберны и Ашбернемы служили в свите королей, были знаменитыми воинами и военными чинами, владельцами обширных земель и путешественниками. Двоюродный дед Алджернона Суинберна, генерал Роберт Суинберн, странным образом (вероятно, вследствие своих нескрываемых ультрамонтанских взглядов) стал подданным его императорского и королевского апостолического величества и получил титул барона Священной Римской империи. Он до самой смерти занимал должность миланского губернатора, а его сын, скончавшийся в 1907 году в весьма преклонном возрасте, был камергером императора Франца Иосифа. Быть может, эта крайняя форма политического католицизма, исповедуемая представителем боковой линии Суинбернов, была первым признаком упадка рода. Но вот парадокс: потомок столь жизнестойких предков оказался существом, которому постоянно угрожал нервный срыв. Биографы Суинберна, дотошно изучавшие его происхождение и наследственность, долго ломали головы над этим вопросом, пока не пришли к согласному мнению, что автор поэмы «Аталанта» — это некий сверхъестественный феномен, возникший как бы из ничего. В самом деле, если судить хотя бы только по внешности, Суинберн явно пошел не в свою родню: маленький (значительно ниже среднего) рост; прямо-таки пугающе хрупкое сложение; тонкая шея — и необычайно крупная, даже в детстве, голова на слабых покатых плечах.
Эта и впрямь исключительная голова с торчащими во все стороны рыжими волосами, эти сияющие глаза цвета морской волны были, как сообщает один из однолеток Суинберна, «an object of amazement at Eton»[38]. В день поступления в колледж (летом 1849 года, когда Суинберну как раз исполнилось двенадцать лет) его шляпа была самой большой шляпой Итона. А некий Линдо Майерз, с которым Суинберн позже, в 1868 году, плыл из Гавра через Ла-Манш, описывает такой эпизод: порыв ветра сорвал шляпу с головы Суинберна, и она упала за борт; по прибытии в Саутгемптон они сумели найти подходящий для Суинберна головной убор только в третьем по счету магазине. Да и то, добавляет Майерз, пришлось снимать с тульи кожаную ленту и отдирать подкладку. Несмотря на диспропорции своей фигуры, Суинберн с детства (и особенно с тех пор, как прочел в газетах описание штурма Балаклавы) мечтал поступить в кавалерийский полк и погибнуть как beau sabreur[39] в столь же отчаянном бою. Еще во время учебы в Оксфорде эта мечта, похоже, затмевала все прочие его представления о собственном будущем. И только когда надежда на героическую смерть в бою окончательно разбилась (из-за его хилого тела), он очертя голову бросился в литературу, то есть выбрал, возможно, не менее радикальную форму самоуничтожения. Нервные кризисы становились все более тяжелыми, и Суинберн вряд ли пережил бы их, если со временем не подчинился бы режиму своего компаньона Уоттса Дантона. Уоттс вскоре взял на себя всю переписку, всю заботу о мелочах, повергавшую Суинберна в страшную панику, и тем самым почти на три десятилетия продлил его печальную участь. В 1879 году Суинберна, скорее мертвого, чем живого, после очередного нервного припадка перевезли на four-wheeler
