Клоун, или Подарок на день рождения - [7]

— А «Арабика», это потому, что кофе арабский?

Он поднимает на неё невидящие глаза. В свете луны они искрятся.

— Аравийский полуостров — вот где его попробовали европейцы.

— А «Бурбон»? Я знаю, есть такое вино…

Белла приближается. Говорит и приближается. Отвлекает внимание оттого, что собирается сделать. Занятый вопросами Эдвард явно не будет сопротивляться. К тому же она, как бы глупо это не звучало, как бы ужасно не выглядело, не боится за собственную жизнь. Хоть краем сознания и понимает, что вполне может остаться здесь, под фонарем, с пулей между ребер. Или во лбу — это уже как он выберет.

— Это остров… — мужчина поджимает губы, морщась, будто от боли, — когда-то французский.

— Остров, ну конечно… — совсем близко. Уже рядом. Она смотрит на него сверху вниз, смотрит в яблочные глаза, пустые и отчаянные, на сложенный в тонкую линию рот, ходящие желваки под кожей… и внутри все так и дрожит, так и разбивается на части от этого зрелища. Воздух в легких перегорает с утроенной силой.

— Эдвард, я хочу тебе помочь, — рука, выверяя каждое движение, каждое его колебание — и внутренне, и внешнее, — следует к пистолету очень осторожно. Неверное движение — и конец. Всему.

— Я не просил, — отрицательно шипит он, отстраняясь. Крепче прижимает дуло к виску.

— Я знаю. И не проси. Просто позволь, пожалуйста.

— Ты не понимаешь, кого собираешься спасти… — отрицательно мотает головой мужчина. Ободки его глаз недвусмысленно краснеют, но сталь внутри зрачков никуда не пропадает. Уверенность та же. Уверенность там же. Как и в кофейне, когда пообещал, что больше они не увидятся. Уже тогда знал.

— Дай мне шанс понять, — пальцы мягко, едва касаясь, притрагиваются к черному металлу. Его ладонь вздрагивает. Из горла вырывается придушенный хрип. — Мы поговорим прямо сейчас. Десять минут, если хочешь — час. Можем до утра. Как тебе?

Белла видит, что ей удалось — он сомневается. Он мнется. И нижняя губа, как у маленького мальчика, уже начинает дрожать, и глаза все краснее и краснее… решается. Пытается решиться. Отказаться от затеи. А это не так просто.

— О чем будем говорить?

— О чем пожелаешь. Выбирай тему.

Эдвард набирает полные легкие воздуха. Жмурится.

— Львы.

— Львы? — Белла удивленно изгибает бровь, но попыток забрать оружие не оставляет. Уже явнее касается пистолета. Подбирает к его рукоятке. Она холодная, но не настолько, как тот, кто в неё с такой силой вцепился.

— Они опасны.

— Все хищники опасны, — добавляет девушка, легонько сжимая пальцы вокруг своей цели. — Какие-то больше, какие-то меньше.

— Львы, — перебивает Эдвард. Его голос суровеет, глаза пылают ненавистью, а где-то в глубине — с такого расстояния даже это видно — ужасом. — Самые опасные.

— По праву короли зверей, — соглашается Белла, теперь уже наравне с мужчиной держа оружие. Выжидает необходимый момент, чтобы забрать его. Не так много осталось потерпеть. — Кого они едят? Антилоп, зебр, я слышала, иногда даже буйволов…

Дуло уже не так сильно прижато к виску. Уже назад движется, прочь от него. А Эдвард, кажется, и не замечает вовсе.

— Людей, — надломлено шепчет, беззвучно всхлипывая, — людей тоже…

И отпускает пистолет. Отпускает рукоять, курок — разжимает ладонь. Позволяет Белле забрать из своих рук оружие. Сознательно позволяет. Девушка не мешкает. Поскорее перехватив тяжелый металл, размахивается, и что есть силы запускает подальше, в темные кусты за их спинами. Глухой удар о землю. Шелест листов, потревоженных резким ударом. Возможно, теперь там сломаны несколько веток и пару цветков уже никогда не зацветут.

— Ш-ш-ш, тише-тише, — бормочет Белла, с готовностью принимая любителя латте в свои объятья. Его руки на удивление сильно, почти до боли, обхватывают её талию, лицо вжимается в живот, а тонкое платье стремительно намокает. Он плачет.

— З-з-зачем выкинула?

— Так будет лучше.

— Не будет. Меня не должно быть! Я не должен…

Он захлебывается в рыданиях, чертыхаясь и всхлипывая с попеременной четкостью. Ни громкости, ни выражений не стесняется. Молчаливый ночной парк, наверное, впервые видит такое.

— Теперь все хорошо. Теперь будет легче, — увещевает Белла, поглаживая пальцами темные волосы — неожиданное мягкие, проходясь по коже, по вискам… очерчивает их, до крови кусая губы. Ещё бы чуть-чуть и…

— Не знаешь, что говоришь. — Вердикт. Приговор.

— Я верю, что так и будет.

— Напрасно веришь. Меня не должно существовать, — сказано с болью, с ядом сказано, с остервенением. Как непреложная правда, с которой нельзя смириться. И он даже не пытается, но верит. Все равно, всегда, верит.

— А я рада, что ты существуешь, — внезапно шепчет Белла, наклонившись к его уху и обняв покрепче. Говорит честно. Говорит искренне. Только-только начавший утихать адреналин ещё эхом отдается где-то в дрожащих коленях и трепыхающемся сердце.

— Наверное, только ты одна… — Эдвард не старается вдохнуть — знает, что это обречено на провал. Намеревается лишь схватить ртом ровно столько кислорода, сколько хватит на всхлип. Дрожь ему все равно в ближайшие часы не унять, — ты одна…

* * *

Мокрая трава с капельками росы. Белеющее небо с розоватыми полосками вдоль скучившихся облаков. Постепенно обретающая свой цвет листва и тихий-тихий, ещё осторожный и ранний, свист маленькой птички где-то в кустах.