Китовый ус - [82]

— Это Поле Старого Лиса? — спрашивает Андрей, жмурясь от яркого солнца и яркого снега.

— Нет, дальше.

— А как это называется?

— Не знаю, — отвечает Шанин, забыв, что такой ответ никуда не годится.

— Папа, но оно же как-то называется! — возмущается он таким непорядком с названиями и его неосведомленностью.

«Действительно, поле это как-то должно называться», — думает Шанин и пускается на хитрость:

— Назови его сам.

— Э-э, нет, ты тут давно, а я только первый раз, — Андрей не хочет трудиться, хотя на придумывание отговорки он затратил не меньше энергии, чем ее потребовалось бы для названия.

— Тогда назовем его Полем Яркого Снега, — предлагает Шанин.

— Какое папа хорошее название придумал, — похваливает жена, стараясь, чтобы он предложил свое. Но не тут-то было, Андрей не поддается, зачем мозги ломать, если оно уже названо.

Поле Яркого Снега с наклоном к югу, по нему легко идти (это поле то самое, где ему в первый день кричали: «Давай-давай!»). Он старается все-таки расшевелить Андрееву фантазию, предлагает назвать его Солнечным, Полем Быстрой Лыжни, Теплым, но Андрей безмолвствует, наверняка думает: «И зачем он старается, если сам же сказал: Поле Яркого Снега?»

— Вы так быстро идете, — жалуется сзади жена. — Давайте немного отдохнем, позагораем.

Останавливаются на несколько минут, подставляют солнцу лица — оно уже слегка греет, в слабом тепле угадывается еще далекая, но весна. Кровь в веках ходит красными волнами, в глазах от солнца фиолетовые круги.

— Тишина такая, что ушам больно, — говорит жена, и они продолжают путь.

Первая копешка забытой или оставленной для лосей люцерны. Андрей сходит с лыжни, обследует тщательно дыру в боку копешки, следы на макушке. Не понимает, что тут надо было зверю. Шанин приходит на помощь:

— Лисица мышковала, то есть ловила мышей.

— А может, это Старый Лис?

— Нет, у Лиса следы побольше, а эти маленькие, наверно, лисица.

— Поймала?

Ну и вопрос! Откуда же ему знать, поймала тут лисица мышь или нет?

— Может, и поймала, — отвечает уклончиво, потому что такой ответ ему представляется не таким беспомощным, нежели «не знаю», за который от Андрея уже досталось.

В самом низу поля мост через ручей, сейчас и мост, и ручей едва угадываются под толстым слоем снега. Но лось, оставивший глубокие, не меньше полуметра, следы, воспользовался мостом, не рискнул идти напрямик, выбираясь из ольшаника на поле.

За мостом — Поле Старого Лиса, большое, от ручья до леса, все в копнах соломы, исхожено вдоль и поперек зверем. Шанин обращает внимание своего семейства на пограничный знак — мету темно-янтарного цвета на первой же копне. Все кошачьи и собачьи, рассказывает, ставят их, предупреждая всех, что территория занята, охотиться тут нельзя, могут быть неприятности. Старый Лис, а именно меты свидетельствовали, что это все-таки Лис, ставил их виртуозно — они красовались на самых видных и высоких местах, которые не заносились снегом. Лис ходил по лыжне, охотился в темное время суток — Шанину никак не удавалось увидеть его ни в поздних сумерках, ни в темноте, ни при луне. Он каждую ночь охотился здесь — на лыжне всегда были свежие следы. Ни одной копны он не оставил без внимания — это была солома, в ней попадались невымолоченные колосья, вот они-то и притягивали сюда мышей. Иногда мыши, переходя от копны к копне, выползали на поверхность, словно плыли по снегу, оставляя неглубокие, с мягкими углами линии, заканчивающиеся круглой, темной в глубине норкой.

Поле Старого Лиса состоит как бы из двух частей, между ними узкая перемычка, лес подходит к ней слева и справа, на ней столб высоковольтной линии, естественно, тоже помеченный по сугробу у его основания. Заканчиваются владения Старого Лиса за оврагом, через который проходит Трасса Мужества. Не с внутренней стороны оврага, а с внешней, на снежном воротнике елочки его последний пограничный знак.

Он показывает, как преодолеть Трассу Мужества — конечно же, какая там трасса да еще мужества, не очень-то глубокий овраг, но для Андрея такое название что-то значит…

И он храбро отталкивается палками, несется вниз (одна лыжа наезжает на другую), летит кубарем, но не хнычет, барахтаясь в снегу, а смеется, только никак не может встать — одна лыжа у него мысом назад, а длины ног не хватает, чтобы привести ее в правильное положение. Поднимается к нему, трясет его, как куль, в воздухе, лыжа становится на место, и тут жена с пронзительным визгом пролетает мимо них — здесь все-таки прилично несет.

— Мама трусиха, бояка! — кричит Андрей, благополучно спускаясь вниз.

— Теперь ты меня закритикуешь, — говорит жена.

— Пищала, пищала! — не унимается Андрей, но пыл его спадает, как только он начинает выбираться из оврага. Не умеет он ходить елочкой, лесенка у него тоже выходит какая-то плывучая, путаются лыжи то мысами, то задниками.

— Палками, палками работай, — в который раз показывает Шанин, как нужно подниматься вверх.

Жена на всякий случай стоит ниже его, Шанин просит ее уйти, пусть поднимается сам, мужчина должен хорошо владеть лыжами, а мамсики, мол, не умеют ходить на них до двадцати лет. И Андрей вдруг находит выход — становится на четвереньки, ползет на коленях и на руках, смеется.