Китовый ус - [62]
— Я же вас принял как земляка, как человека, а вы…
— Моя вина, признаю, Евген. Но гостеприимством не укоряй — распоследнее это дело. Слабость у меня — повеселить народ. Вроде как устный «фитиль» из себя сделал. Будем считать, принес ты мне официальный ответ в мою редакцию. Меры принимаются, видно, а ты ерепенишься, — сказал уже спокойно Бидаренко, забросил удочки и уселся на раскладной стульчик. — Не хватает народу смеха. Откроешь какую-нибудь страницу юмора и сатиры, прочтешь и подумаешь: «А где же тут смеяться?» Хотя бы писали напротив смешных мест: «Тут, надо смеяться». Как в газетах пишут в скобочках: «Смех в зале» или «Оживленье». Так мои выпуски рассчитаны на это самое оживление, на смех я не вытягиваю, самоучка» Я как тот кот, что живет у моей кумы, наполовину кастрированный, испытываю муки творчества: хочу, а не могу… В Киев написал свои побрехеньки, профессионалы утешили: не один я такой на свете. Вот я по-домашнему, по-свойски побрехиваю, но не на весь же мир. Насчет тебя, Евген поскольку меры принимаются, подумаю, нет, подумал уже и обещаю в следующем выпуске положительный материал… Не мешай больше пустыми балачками, надо получить рыбацкое удовольствие.
— А с источником как? — спросил Женька.
— Война с войной воюется, борьба с борьбой борьбуется. Наше дело правое, мы победим! — пообещал Иван Матвеевич, подсекая и вытаскивая средних размеров чебака. — Не мешай, видишь, дело наладилось… Да, там Нюрка намылилась сходить в Потаповку на танцы. Так ты, если поедешь туда, привези ее назад в целости и сохранности. Скажи, батько сказал, чтобы ты ее привез домой.
— Не поеду я туда, — упорствуя, с вызовом ответил Женька.
— Как знаешь, дело ваше, — сказал ему вслед Иван Матвеевич.
В Потаповку Женька поехал, только не от Макарьевского озера, а посидев дома с таким расчетом, чтобы появиться в клубе минут за пятнадцать до конца танцев. Нюрка приветливо улыбнулась, увидев его, подошла к нему сама, поздоровалась, но Женька спросил грубовато:
— Тебя кто-нибудь провожать будет или довезти домой?
— Попрошу кого-нибудь, довезут, — ответила Нюрка.
— Меня Иван Матвеевич попросил съездить за тобой.
— Что-нибудь случилось? — встревожилась она.
— Да нет, просто так.
— Ах, просто так, — протянула она. — Ну, если батько просил, тогда поехали.
Он завел мотоцикл и погнал его с ветерком. Нюрка обхватила Женьку за плечи, и он, почувствовав упругие груди, теплое тело девушки, сбавил скорость, и тогда она сняла руки, взялась за ручку. Женька опять прибавил газу, и Нюрка, обняв его за плечи, крикнула:
— Не гони, скаженный!
Женька послушался, Нюрка не шелохнулась, притихла на его спине, и когда они остановились, она вдруг сама обняла его, поцеловала крепко и, рывком открыв калитку, скрылась в темноте.
Вернувшись домой, Женька стал собирать свои вещи. Мать проснулась, остановилась возле печки, скрестив руки, и молча смотрела на сборы.
— Спи, мам. Разбуди меня, как будешь идти на ферму.
— Разбужу, — тихо чужим голосом ответила мать.
Женька не хотел уезжать днем, когда бы все его видели. Было стыдно почему-то уезжать на виду у всех. Матери он сказал, успокаивая, что ему нужно успеть на работу, она, может, и поверила целебной его выдумке, но спросила:
— Ты скоро приедешь? Или опять ждать через год? — и поджала скривившиеся губы, заморгала часто-часто.
— Приеду, мам, приеду…
В четыре часа утра мать сказала ему:
— Может, батька разбудить, пусть он довезет тебя до трассы?
— Не надо, пусть спит.
Она проводила его до калитки, он поцеловал ее на прощанье и попросил дальше не провожать, а идти на ферму. Мать всплакнула, Женька отвернулся и пошел по дороге. Поднялся на взгорок, памятный ему, и захотелось ему обернуться, посмотреть на Петровку. Обернулся — идет за ним мать и, увидев, что он заметил ее, остановилась виновато. Женька помахал ей рукой, иди, мол, мама, на ферму, до свиданья, сам дойду. Она тоже помахала рукой, но стояла на месте, не уходила. Он не оборачивался больше, знал, что мать продолжает идти за ним. И стало Женьке тяжело уходить, он почувствовал, что нет в нем уже той скорости, которая раньше мчала его от родного угла, что он уже идет как бы по инерции, накатом, как бывает с машиной, когда ее разгонят и выключат двигатель, и что душа остается тут, дома.
ДЕНЬ ПОБЕДЫ НА ХУТОРЕ ЯСНОМ
С приездом внука бабка Мария помолодела: бегала шустро по чистенькой, нарядной хате, пекла пироги, готовила другие разные угощения для Сергея и его жены Лены, а поскольку в ее закромах, одиноко доживающей век старушки, было с припасами не густо, она накануне Дня Победы лишила жизни курицу, самую жирную, которая по бабкиным наблюдениям нести яйца совсем разленилась. Бабка спокойно, даже с загадочной торжественностью одним ударом топора отсекла голову пеструшке — жена внука вздрогнула при этом и отвернулась. Непривычная к нашей жизни, подумала бабка, бросая все еще бьющую крыльями птицу в ведро, пожила бы у нас — приловчилась…
В деле они и знакомились — бабке вначале не приглянулась нарядная, холодноватая городская красавица. Насторожили ее светло-голубые джинсы, тютелька в тютельку обтягивающие бедра, и роскошная, видать, очень дорогая розовая кофта, и подведенные синевой веки, и распущенные волосы неестественной светлоты — «куколка», окрестила она гостью. Но когда Лена надела простенький ситцевый халат, подвязала волосы сзади, она превратилась в обыкновенную молодицу, да еще стала помогать по хозяйству, сноровисто и умело, то бабка с пониманием начала относиться к тому, что внук служит за тридевять земель, а жена его учится в Москве, простила ей чистоплюйство по отношению к курице и вообще потеплела душой к ней — как-никак родной теперь она человек.
