Избранные произведения писателей Дальнего Востока - [215]

Прошло немало времени, прежде чем мне удалось спуститься на землю. По моим предположениям, я был где-то между канцелярией и кухней, вернее, теми местами, где они находились.

Оглядевшись, я увидел, что ни корпуса лазарета, ни двухэтажного здания учебного центра уже нет. Все вокруг расплющено, раздавлено, смято — пожалуй, только так можно выразить то, что предстало моим глазам. Кругом ни души. Тишина. И так темно, будто внезапно наступил вечер. А над развалинами кухни и лазарета поднимается черный столб дыма.

Правая половина моей гимнастерки тлела и дымилась. Исчезли не только наручные часы и очки, но и кошелек из правого нагрудного кармана. Кожа на правой руке свисала бледно-серыми клочьями, обнажая красное мясо с прилипшими к нему комьями черной земли. Пальцы и наружная часть кисти левой руки побелели, как после прижигания. Лицо — я чувствовал — было обожжено, а спина страшно болела: видимо, ее придавило брусом.

Кое-как добравшись до умывальной, я повернул каким-то чудом уцелевший кран, и, к моему удивлению, из него потекла вода. Я смыл грязь с открытой раны и обмотал руку чьими-то валявшимися поблизости трусами. Видел я без очков очень плохо, все кругом расплывалось в серой полумгле. Нигде не было ни одного человека. Может быть, всех уже эвакуировали, а про меня забыли? Выйдя из умывальной, я пошел к реке Ота. На берегу я увидел несколько знакомых солдат. Один, полуголый, лежал на земле, не в силах подняться. Рядом возвышалась большая кипа одеял, которые во время воздушной тревоги вынесли со склада. Я стянул верхнее и повалился на него. Напряжение на какое-то время спало. В душе водворились странная пустота и усталость. Немного погодя к нам присоединились еще два-три солдата. Никто не мог понять толком, что случилось. Все были в каком-то непонятном оцепенении, словно нас зачаровала лиса[116].

По-видимому, бомба обладала необычайно большой разрушительной силой. Сначала я решил было, что казармы разрушены прямым попаданием, но потом заметил, что многочисленные дома на противоположном берегу реки тоже разрушены. Со стороны моста Митаки и одного из храмов Хонгандзи взвивались языки пламени. Может быть, одновременно сбросили фугасные и зажигательные бомбы, но почему тогда не была даже объявлена воздушная тревога?

Откуда-то появились несколько моих коллег-резервистов — из тех, что стояли в последнем ряду во время зачтения рескрипта «К армии». Среди них — Миёси и Ито. Они брели, словно лунатики. Первые ряды, очевидно, оказались погребенными под развалинами домов. Но где было нам, раненым, без всякого инструмента, выкопать их из-под развалин, которые уже лизали языки пламени. Оставаться было опасно, и, не сговариваясь, все мы решили пробираться к отделению госпиталя в Митаки. Мне уже приходилось видеть, как во время больших пожаров пламя часто бушует над самой гладью рек. Помню, как ночью девятого марта, во время бомбардировки Асакуса, Хондзё, Мукодзима и другие районы Токио, прилегающие к реке Сумида, затопило бурное море огня и пытавшиеся спастись в воде люди превращались в пылающие факелы.

Мы пошли вдоль берега вверх по течению. Все дороги были завалены обломками домов, и нам пришлось идти по тропинке, истоптанной тысячами людей. Много раз я проваливался в глубокие выбоины. В одной из них я потерял ботинок и долго его разыскивал. Ито крикнул, чтобы я не отставал, и я вынужден был прекратить поиски. Кто-то стонал в зарослях шиповника, но я брел словно во сне, и не было у меня сил остановиться и оказать помощь. Пожар неумолимо приближался. Лицо распухло, боль усилилась. Идти становилось все труднее.

Совесть громко упрекала меня: как же это я, врач, покинул на произвол судьбы человека, взывавшего о помощи? Но положение не оставляло другого выхода: подавив в себе все чувства, надо было бежать! Бежать!

Понадобилось не менее двух часов, чтобы добраться от храма Нигицу до реки. Сквозь покрывавшие небо тучи пробилось бледное солнце. Лишь позднее я понял, что как раз в это время грибообразное черное облако начало постепенно рассеиваться».

 

Казармы, где проходил обучение Иватакэ, были расположены вблизи эпицентра, и, когда он бежал, грибовидное облако находилось прямо над ним. Видимо, поэтому он не мог разглядеть его форму и писал лишь о «покрывавших небо тучах». Несмотря на сильнейшие ожоги, ему каким-то чудом удалось спастись. Может быть, для того, чтобы поведать людям об этом страшном дне. Из ста тридцати резервистов его отряда в живых остались лишь он да еще двое.

Далее в дневнике Иватакэ рассказывалось, как он и двое его товарищей дошли до храма Нигицу. Какой-то прохожий посоветовал им не идти в сторону расположения батареи тяжелой артиллерии, потому что там с минуты на минуту можно ждать взрыва снарядов, а повернуть к реке и двигаться по песчаной отмели по середине реки. Иватакэ и его товарищи по совету этого прохожего свернули одеяла, положили их на голову и, по грудь в воде, вброд добрались до песчаной отмели. Только тогда они поняли, что идти в сторону Митаки опасно: там бушует пламя и поднимаются густые клубы черного дыма. Иватакэ и его спутники вновь выбрались на берег и пошли вдоль реки, вверх по течению. Иватакэ не чувствовал уже ни голода, ни боли. Им владело одно лишь желание: найти укромное местечко, где можно растянуться и отдохнуть.