Избранные произведения писателей Дальнего Востока - [214]

После рентгеноскопии и анализа мокроты многих в тот же день отправили домой. Других разослали по местам их работы, так как врачей не хватало. Надевая на спину вещевые мешки, они закусывали губы, чтобы случайно не выдать своего ликования».

 

Вот так Иватакэ попал в пехотное подразделение, где пятнадцать дней его муштровали, как рядового пехотинца. Главная цель этой муштры состояла в усвоении тактики борьбы с вражескими танковыми подразделениями на территории Японии. Перед каждым ставилась задача взорвать танк. Каждый день, не один десяток раз, Иватакэ подбегал к деревянному макету танка, кидая под него привязанную веревкой к руке деревянную гранату, и распластывался на земле. Лишь позднее, когда Иватакэ прикомандировали уже к учебному центру, он узнал, что отряд штрафников, где он проходил обучение, предполагалось включить в состав армии, которая должна была оборонять Японию с моря, с тем чтобы каждый штрафник ценою своей жизни уничтожил один танк противника...

 

Еще выдержка из дневника Иватакэ:

 

«14 июля вышел приказ перевести нас из пехотного подразделения в учебный центр Второго военного госпиталя. Мы прибыли в двухэтажные казармы на берегу реки Ота, где уже разместилась группа резервистов из Ямагути и Хамада. Всего нас собралось более ста тридцати человек. Приставили к нам юного лейтенанта по фамилии Ёсихара, окончившего краткосрочные медицинские курсы при военном госпитале в Пхеньяне. Его поучения были еще более выразительны, чем поучения майора Нисио.

— Казармы, где вы находитесь, называют дьявольскими, — орал лейтенант при первой же с нами встрече. — Заткните себе в зад все свои дурацкие мыслишки. Вы теперь солдаты — и должны думать, как вам велят. Таких субчиков, как вы, я хорошо знаю: только сделай поблажку, тут же на голову сядете. Нам приказано сделать из вас людей. Хотите, я вам объясню, что вы из себя представляете?

Далее следовало пятьдесят слов, которые я опускаю.

Это называлось накачкой, но такая накачка отнюдь не рассеивала мрачных мыслей, а только нагоняла тоску.

После того как лейтенант выкричался, нас стали по трое вызывать к командиру. Командир выяснял семейное положение каждого, доходы и т. п., с тем чтобы потом с учетом всего этого направить соответственно в более или менее опасные районы».

 

Со следующего дня началась муштра.

 

«Служба в армии напоминает тюремное заключение, — писал в своем дневнике Иватакэ. — Рано утром, когда еще даже не светало, наши начальники, часто ради потехи, поднимали нас по тревоге. Мы бежали три-четыре километра: мимо храма Гококу, через мост Аиои, затем на север. Мимо храма Хонгандзи, опять к мосту Аиои и, минуя храм Нигицу, возвращались в казармы. Добрая половина новобранцев не выдерживала и падала по дороге. Среди нас распространились лихорадка, дизентерия и другие болезни. Когда нас заставляли ползать по-пластунски, гимнастерки так пропитывались потом, что впору выжимать, а локти стирались до крови. Стоило чуточку оттопырить зад, как тут же следовал пинок ботинком; опущенное дуло винтовки наказывалось ударом в спину. Среди нас был резервист Накамура, главный врач родильного дома в Токуяма, человек средних лет, с огромным животом. Его вес достигал ста девяноста фунтов. Накамура страдал сильным расширением сердца, в прошлом году по состоянию здоровья его освободили от службы, но на этот раз ему не повезло. Нетрудно себе представить, каково ему было ползать с винтовкой в руке. Накамура всегда отставал; военный врач Ёсихара так щедро награждал его пинками, что тот нередко плакал и даже хотел покончить жизнь самоубийством. На лице у него застыло выражение растерянности и горького разочарования: несчастному Накамура чудилось, будто его избивает собственный сын, превратившийся в бандита.

Шестого августа, около шести тридцати утра, была объявлена воздушная тревога: два или три бомбардировщика Б-29 пролетели на юг, не сбросив ни одной бомбы. Это никого не удивило: такое бывало и раньше. После семи часов объявили отбой. Однако тревогу в нашем отряде еще не отменили. В семь пятьдесят мы все, начиная с главного врача и кончая санитарами и резервистами, выстроились на плацу. Мы поклонились в сторону Востока, где расположен императорский дворец, и стали слушать императорский рескрипт «К армии»: в этот день как раз исполнилась годовщина его обнародования. В первом ряду стояли старшие военные врачи и санитары, за ними врачи-резервисты из префектур Ямагути и Симанэ в парадной форме и в последнем — врачи-резервисты из префектуры Хиросимы. Одеты они были кто во что попало. Видимо, не сработала система снабжения.

После того как чтение рескрипта закончилось, помощник командира начал речь, прерванную взрывом бомбы».

 

Вот что пишет об этом в своем дневнике Иватакэ.

 

Церемония длилась около двадцати минут. Перед тем как распустить строй, помощник командира отчитал нас за слишком медленные, по его мнению, действия при объявлении воздушной тревоги. Внезапно послышался приближавшийся с юга, хорошо всем нам знакомый гул моторов Б-29. Я невольно поднял голову. Мне показалось, будто бомбардировщик прямо над нами. В тот же миг от него отделилось нечто похожее на баллон заграждения. В следующий миг меня ослепило белое, словно молния, пламя: как будто разом подожгли невероятно большое количество магния. Еще через миг меня обжег порыв горячего ветра. И тут же я услышал ужасающий грохот. Это было последнее, что запечатлелось в моей памяти. Что случилось потом? Сколько прошло времени? Не знаю. Взрывная волна подбросила меня высоко вверх, и я потерял сознание. Пришел я в себя оттого, что кто-то наступил башмаками на шею и на плечо. Я лежал под деревянным брусом. Окончательно оправившись, я увидел в сумрачной мгле светлое пятно и выбрался из-под нагромождения брусьев. Оказалось, что я нахожусь под каркасом крыши, лишенной черепичного покрытия.