Иноземцы в России XVI–XVII вв. Очерки исторической биографии и генеалогии - [20]

Решение дела Анны полностью зависело от того, чьей подданной она являлась. Прослеживается диаметральное расхождение в трактовке этого вопроса русской и английской сторонами. С точки зрения английских авторов Анна, принадлежа к роду Барнсли, сохраняла право британского подданства. Смена вероисповедания в многоликой Британии не меняла ее взаимоотношений с правительством и монархом. Бывшая пуританка, став православной, продолжала оставаться для британских властей подданной. Как следствие, ее права так настойчиво отстаивали все ветви власти королевства.

Для русских авторов, напротив, как уже неоднократно подчеркивалось, переход в православие (а если он произошел, то, безусловно, добровольно) означал принятие полноправного русского подданства, со всеми правами и обязанностями. К обязанностям, в частности, относилось исполнение воли монарха. Русские власти полагали возможным полностью распоряжаться судьбой вдовы Ивана Деремонтова, в частности выбирать ей нового супруга. Правом и обязанностью русского человека, как отмечалось, являлось и постоянное пребывание на Святой Руси. Русские власти не могли отпустить православную Аграфену Деремонтову, тем более с ее русскими (а они уже виделись именно таковыми) детьми[191]. Вступление в русское полноправное подданство и московскую церковь не имело обратной силы. Отъезд Анны означал бы отказ от таинства православного крещения и, соответственно, подданства. Не случайно, царь Михаил Федорович сразу заговорил о «поругании русской веры»[192], что осталось совершенно непонятно Симону Дигби (в послании в Англию, но не на аудиенции в Москве).

В целом, Анна Барнсли, несомненно, рассматривалась московскими властями русской. В таком случае, участие британской стороны в ее судьбе было бессмысленно: Аграфена Деремонтова не была подсудна английскому суду и монарху. Как результат, вмешательство короля не имело последствий. Русское правительство оставалось непреклонным, пока не вступили новые члены семьи Барнсли, а главное, не сложилась удачная для ее дела внутриполитическая ситуация.

Параллельно английской в деле освобождения Анны действовала иная линия. Идентичность (самоидентификация[193]) Анны Барнсли оказалась многовариантной. Она входила в различные иностранные сообщества, единые лишь в сословных и общепротестантских ценностях. По праву подданства она принадлежала к Великобритании; интересы английского землячества в России отстаивали королевский дом, британское правительство и Московская компания. По семейным связям в России 30-х гг. XVII в. Анна относилась к конкурентам англичан — голландцам. По церковному приходу семьи (и ее самой в идеале) она была связана с британской конфессиональной группой пуритан и конгрегацией Амстердамской реформатской церкви. Поэтому конфессиональные права англичанки (и наполовину немки) активно отстаивали не только британские, но и голландские родственники — соприхожане. Петр Марселис, возможно несший определенную ответственность за ее возвращение в реформатский приход, сразу включился в противостояние и оказал заметное влияние на ход ее дела.

Корпоративизм по отношению к Анне Барнсли проявили противники: члены английской и нидерландской Московских компаний. Борьба за Анну примирила злейших торговых конкурентов. Свободу борющейся протестантки в равной мере отстаивали как Симон Дигби, так и Петр Марселис и Хармен Фентцель. В основе единства их действий лежала общность конфессиональных позиций. Анна Барнсли являлась символом мученичества за веру для всех протестантов.

Вероятно, Петру Марселису, фактору королевских домов Швеции и Дании, удалось вывести проблему на иной уровень дипломатических отношений. В 1638 г. последовали королевские грамоты в Россию шведской королевы Христины и датского короля Христиана IV (не опубликованы). С. Коновалов указывает на посредничество английского купца Джона Картрайта[194]. Более вероятным представляется инициатива Петра Марселиса, обладающего связями «консорциума» Марселисов, а с ними и возможностью организовать поддержку правительств этих протестантских государств. Можно отметить, что Олеарий также говорил о «стараниях зятей Фентцеля и Марселиса»[195].

Датская и шведская линии прошений могли оказаться в России в этот момент более действенными, чем английская (все более дискредитировавшая себя внутриправительственным конфликтом, а также торговыми успехами голландцев). Около 1639 г. у верховного правителя вызрел замысел династического брака великой княжны Ирины Михайловны и сына короля Дании Христиана IV от второго морганатического брака, графа Вальдемара[196]. Таким образом, царь сам решился на союз собственной дочери и датского лютеранина. Причем последний должен был остаться в России, что с неизбежностью ставило вопрос о его дальнейшем вероисповедании. Планируемый брак определил на какое-то время новый виток конфессиональной политики России. Ситуация ненадолго качнулась в сторону протестантов Москвы, что и отразилось в деле Анны.

Анна Барнсли должна была находиться в монастыре до «исправления веры», т. е. признания своих прегрешений и покаяния, в противном случае — до конца жизни. Как традиционно было принято для исполнения церковных наказаний в России, решение о прекращении епитимьи выносили царь и патриарх. Об этом говорилось и в грамоте, отправленной с Анной в монастырь: «Быть под началом до государева и патриаршего указу». Инициатива освобождения Анны, безусловно, исходила от светской власти. Духовный владыка под давлением правительства, стремившегося погасить дипломатический конфликт, предпринял попытки добиться скорейшего раскаяния Анны.