Индюшка с бриллиантами - [7]

И этого им хватало на всю жизнь. А тот, у кого выработался вкус к открытию новых земель, новым идеям… Но вы, как я вижу, не пьете?

— Я не любитель крепких напитков.

— Я понимаю вашу деликатность. Более паршивой водки и я не пил. Что делать — наше физкультурное движение очень бедно. Не то что столичные гиганты, у которых куры денег не клюют, и если они решат купить какой-нибудь матч в провинции, то покупают его вместе с публикой и командой. А мы бедны как церковные крысы. Представляете, у нас даже футбольная команда играет на общественных началах — надо как-то выполнять план воспитательной работы! Вот на эту пробитую посудину мы три года собираем утиль. Каждому свое. У одних — золотые олимпийские медали, у других — почетные дипломы за участие в Заочной регате мореплавателей-одиночек…

— А простои из-за безветренной погоды вам зачитываются в трудовой стаж? — попытался я переменить тему разговора.

— Над этим вопросом я как-то не задумывался, но должны идти. Ведь это простои по объективной причине: нет энергии. Впрочем, для меня это не имеет ровно никакого значения — я плаваю во время своего годового отпуска, две недели — во время оплачиваемого, в остальное время-до конца сентября — неоплачиваемого. Нельзя все измерять в деньгах, товарищ! Иначе каким общественником был бы я, имей я и зарплату! Не общественник, а пиявка!

— Ну, наверное, вам все-таки кое-что перепадает и от продажи билетов, — заметил я мимоходом.

— Да что эти билеты, только для отвода глаз, — грустно отметил капитан. — Не заслуживает даже того, чтобы каждый вечер отчитываться в банке. Большинство пользуется разными льготами, и если бы не дети, которые платят честно, нам нечем было бы покрыть аренду организации — «Сады, парки и прочее…»

— Интересное хобби для мореплавателя-одиночки, — кивнул я на резиновые перчатки и пузырек с чернилами в углу каюты.

— Вот еще. хобби! Я ведь вам сказал, что в основном нахожусь в неоплачиваемом отпуске, и поэтому в свободное от работы время заправляю ручки. При этих ценах, рассчитанных на туристов, на одном планктоне не выедешь. Впрочем, не желаете ли попробовать? — и он зачерпнул сачком в лягушатнике.

— Благодарствую! Не хочу посягать на ваши запасы, — лицемерно отклонил я предложение. — И на прощанье один последний вопрос: как вам удается справиться с одиночеством?

— О-о-о! — смущенно усмехнулся капитан. — Когда я работаю, то просто не замечаю его. Не забывайте, что посещаемость у меня больше, чем в луна-парке, филармонии и городском вытрезвителе вместе взятых!

Дамян Бегунов. Бабушка, Другой и я Перевод Людмилы Вылчевой

Я мчался на своем «трабанте» и все время повторял про себя: — Не задерживайте меня придорожные тополя и акации, дикие груши и дубравы, серые холмы и опустевшие поля. У меня важное дело. Вот она, телеграмма. Бабушка умирает, покидает этот прекрасный мир. И из всех внуков и правнуков зовет только меня, старшего, так сказать, престолонаследника.

Такой у нас был уговор — чтобы я закрыл ей глаза, а потом уж пусть приезжают и все остальные.

Каждый знает, что для нас значит бабушка, ее ласки, ее подарки, даже не большие, но такие дорогие — будь то пригоршня сухофруктов, кусок пирога, испеченного специально для тебя, или два лева, вытащенные бог знает из какого шкафа или сундука.

И вот настал час, бабушка умирает.

Моросит дождь, серый, монотонный. Плачет стреха ее одинокого дома. Как вороны, под стрехой стоят выбритые мужчины в черном, печально молчат и пьют горячую ракию, а женщины, кучкой собравшиеся под навесом, о чем-то тихо переговариваются. Наверное, речь идет обо мне. Приехал, мол, внук любимый, который чаще всех навещал бабушку.

Ставлю «трабант» в пустой кошаре и быстро иду к дому. На лестнице сталкиваюсь с фельдшером, краснолицым здоровяком с сербскими закрученными усами. Он только что вышел из дома в сопровождении тети, которая тут же представила меня:

— Молодой человек, — сказал он, — жизнь не вечна, и всему приходит конец. Сердце слабеет, кровь циркулирует не так, как надо. Человек изнашивается. Потому спешите жить.

Говоря о том, что время идет и нужно спешить жить, фельдшер неотрывно смотрел на мою тетю. А она — в черном платке, но так повязанном, что любой фельдшер, глядя на нее, залюбуется.

— Трудный у меня район, молодой человек. В основном старики, но постараюсь сделать все возможное и вечером забегу снова. Скорее, конечно, для того, чтобы еще раз увидеться. Посидеть за рюмочкой. А сейчас нет времени.

Тетя метнула на него строгий взгляд, и он поспешил поправиться:

— Впрочем, и в этом нет бог знает какого смысла. Выше голову и помечтаем о том, чтобы дожить до ее ста трех лет!

Быстро поднимаюсь по лестнице и вхожу в бабушкину комнату, всегда такую чистую, подхожу к кровати и останавливаюсь в изножье. Она смотрит на меня, но не узнает, а, может быть, узнает, но не может сказать. Наверное, нет сил пошевелить губами. В подобных случаях человек не знает, что и думать. Беру стул и сажусь напротив. Буду смотреть на нее, пока не вспомнит, кто я.

Не знаю, сколько прошло времени. Тетя уже потеряла терпение — то и дело входит и выходит из комнаты. А во дворе кто-то начал рубить дрова: бух-бух-бух! Дом весь трясется, вот-вот развалится. Что мне делать? Пойти во двор и остановить человека или, наоборот, сказать, чтобы рубил еще громче? Бабушка нахмурила брови. Значит, ей неприятно. Выхожу во двор, чтобы водворить тишину, но как раз в этот момент слышу, как тетя объясняет: