Империя в поисках общего блага. Собственность в дореволюционной России - [48]

.

Каким образом правительство могло прибегнуть к этой стратегии в сфере добычи минеральных ресурсов? Если дать точное определение «браконьерства» или «лесного вандализма» не составляло большой проблемы, то ответить на вопрос, что представляет собой «варварская эксплуатация» полезных ископаемых или, как однажды выразилось правительство, «азиатские методы обращения с дарами природы», залегавшими под землей, было почти невозможно. Тем не менее правительство решилось на вмешательство и обдумывало различные методы контроля над разработкой месторождений, которые следовало применять в зависимости от социального статуса землевладельцев. Частные собственники под угрозой штрафов обязывались соблюдать правила горного искусства и предъявлять планы горных разработок в местные отделения Горного департамента. Совершенно иными были требования, предназначенные для крестьянских обществ (даже тех из них, которые уже выкупили свои земли и стали полноправными владельцами своих наделов). Помимо общих правил хозяйствования, которые делали их экономику подконтрольной местным отделениям Горного департамента, крестьяне подвергались ограничению на право сдавать свои земли в аренду для разработки полезных ископаемых[330]. Что самое важное, крестьяне не могли полностью получить арендную плату за свою землю: лишь треть этих денег могла быть обращена в «мирской капитал», в то время как две трети следовало разместить в виде государственных облигаций в Государственном банке с условием, что крестьянское общество могло использовать эти средства только для покупки совместной недвижимости, получив на это специальное разрешение от министра внутренних дел и министра финансов[331]. Именно так правительство понимало свою заботу о благосостоянии крестьян: новый порядок горного дела на крестьянских землях отвечал политике сохранения социальной изоляции крестьян и представлял собой логическое продолжение вышеупомянутого закона 1893 года, запрещавшего продажу крестьянских земель.

В этих обстоятельствах крестьяне, естественно, испытывали искушение требовать все более высокую арендную плату, а поскольку они не могли распоряжаться двумя третями этой суммы, то не могли и выдвигать дополнительные требования. Главным предметом торга между горнопромышленниками и крестьянами нередко была не арендная плата, а возможность подработать на строительстве шахт. Это убедительно подтверждают копии договоров, найденные среди архивных бумаг Горного департамента: арендаторы должны были платить не только за аренду земли, но и за каждый пуд (16,38 кг) или воз продукции (железной руды, глины и т. д.); для работ в шахтах, по погрузке, транспортировке, извозу они были обязаны нанимать только крестьян из данного села, а если этой рабочей силы не хватало, оклады для «местных» должны были превышать оклады для чужаков[332]. Следовательно, вышеупомянутый случай, когда крестьянское общество запретило строить железную дорогу для доставки угля и навязало предпринимателю свои услуги извоза, был весьма типичным и не должен вызывать недоумения. Обременительные условия аренды участков с полезными ископаемыми были следствием ограничений, наложенных на разработку минеральных ресурсов на крестьянских землях и заставлявших крестьян прибегать к различным окольным путям, чтобы извлекать прибыль из своих прав собственности.

Государственная политика сохранения особого статуса крестьянских земель и охраны минеральных богатств от «хищнической разработки» выходила боком и промышленникам. Правительство основывало свои требования не только на своем праве «принимать меры против таких злоупотреблений подземной собственностью со стороны ее владельца, которыми наносится ущерб будущим поколениям», но и на специальном статусе крестьянских земель, отведенных им «ради обеспечения их быта»[333]. (Здесь мы снова сталкиваемся с признанием того факта, что крестьяне не имели прав собственности на землю, которая после 1861 года находилась в их законном «владении».) В 1904 году министр внутренних дел Вячеслав Плеве предложил распространить правила, ограничивавшие аренду крестьянских земель, не только на общинные поля, но и на приобретенные земли, находившиеся в личной собственности крестьянских семей[334]. Но хотя эта мера была одобрена, курс государственной политики по отношению к крестьянству очень скоро начал меняться, и эти изменения поставили новые проблемы перед горнорудной промышленностью.

Революция 1905 года со всей очевидностью выявила актуальность земельного вопроса в российской деревне: с тем чтобы преодолеть земельный голод и избежать экспроприации дворянских земель для удовлетворения нужд крестьян, правительство форсировало приватизацию общинных земель и переселение крестьян в слабозаселенные регионы империи. Принятие знаменитых столыпинских аграрных законов 1906 года, ускорившее размежевание общинных земель и переустройство землепользования, еще сильнее подчеркнуло конфликт между правительственной политикой, нацеленной на укрепление частного землевладения, и стремлением промышленного сообщества получить право на свободную геологоразведку. Увлеченный насаждением крестьянского землевладения и разрушением крестьянской общины Столыпин не обратил внимания на важные побочные эффекты его реформы. Для горнопромышленников столыпинские законы стали катастрофой: до реформ им приходилось иметь дело с горсткой старейшин крестьянского общества, порой упрямых, порой уступчивых; теперь же, когда с общинами было покончено, им приходилось заключать соглашения с тысячами отдельных крестьян. Стратегия борьбы с земельным голодом включала раздачу крестьянам государственных земель: огромная доля этих земель, на которой прежде можно было свободно заниматься разработкой месторождений, должна была перейти в руки множества новых отдельных владельцев (через Крестьянский земельный банк), что автоматически означало приватизацию государственных полезных ископаемых крестьянами. Как указывал Владимир Струкгов, чем более продуктивной была работа Крестьянского земельного банка, тем хуже приходилось горнопромышленникам