Империя в поисках общего блага. Собственность в дореволюционной России - [47]

Как мы уже видели, освобождение крепостных создало множество проблем для лесного хозяйства. Еще более серьезные трения возникали в тех сферах, где крестьяне оказались владельцами минеральных богатств – угля, различных руд, глины и пр. (к счастью для государства, большинство месторождений нефти располагалось на крестьянских землях Кавказа, которые государство считало своей собственностью). Из-за скромных масштабов добычи угля и руд в 1860‐х годах потенциальная ценность ресурсов, скрытых в недрах крестьянских земель, не была принята во внимание в ходе разработки крестьянской реформы[323]. Составители законов об освобождении крестьян оказались не в состоянии предсказать будущее рынка полезных ископаемых.

Отмена крепостного права и экономическая идеология, окружавшая аграрные реформы 1860‐х годов, задавали темп развития прав частной собственности: предполагалось, что все больше и больше людей становилось частными землевладельцами и обладателями всех соответствующих прав собственности, дарованных Екатериной II. В 1875 году Министерство внутренних дел подтвердило право бывших государственных крестьян распоряжаться месторождениями полезных ископаемых на их землях по своему усмотрению. В соответствии с этим постановлением в руки крестьянского населения перешли ресурсы, скрытые под 116 млн десятин земли (за исключением прибалтийских губерний и земель донских казаков). «Все это огромное пространство ‹…› изъемлется из горного промысла парализуемого мелкими наделами неограниченных собственников», – писал в 1892 году Виктор Мылов[324]. Разумеется, Мылов, как и другие сторонники реформы собственности на недра, преувеличивал свободу крестьянских общин распоряжаться землями.

Индустриализация 1880‐х и 1890‐х годов обеспечила постоянный рост спроса на уголь и руды в Европейской России, в то время как доступ к новым месторождениям зависел от капризов кучки счастливых владельцев. Преодоление юридических препятствий еще сильнее затруднялось структурой собственности на землю в России – обширные территории находились в руках небольшого числа богатых землевладельцев наряду с миллионами мелких крестьянских наделов, сосредоточенных в крестьянских общинах. Будущее богатейших в России залежей железной руды в Кривом Роге (на современной Украине) зависело от готовности двух-трех крестьянских обществ и семи-восьми отдельных землевладельцев к возобновлению краткосрочных договоров об аренде (согласно российским законам, землю можно было арендовать максимум на двадцать лет). Эта группа землевладельцев диктовала цены на железную руду для всего региона. В 1890‐е годы, во время так называемой «горной лихорадки», цены на руду почти удвоились и на арендную плату приходилось 30–50 % стоимости готовой продукции. Ситуация была тем более досадной из‐за того, что будущее горнорудной промышленности зависело от «темных крестьянских масс»[325]. Как сетовали промышленники, особые сложности вызывали именно переговоры с крестьянами, которые выдвигали абсурдные условия, а потом нарушали их. Например, одно крестьянское общество в Кривом Роге запретило строить железную дорогу для подвоза угля, навязывая промышленникам свои услуги извоза по фантастически высоким ценам[326]. Товарищество ртутного производства А. Ауэрбах и Ко купило в Екатеринославской губернии у крестьянского общества села Зайцево 500 десятин земли за 350 тыс. рублей, заплатив по 700 рублей за десятину, в то время как обычная цена земли в том регионе не превышала 60 рублей за десятину[327]. Инженеры и предприниматели жаловались на то, что вымогательство в сочетании с «безграничной распущенностью» крестьянства, произвол сельских властей и попустительство местной администрации вставали непреодолимым препятствием на пути к развитию горнорудного дела.

Многие промышленники усматривали единственный способ решить эту дилемму: вернуться к принципам «горной свободы», провозглашенным Петром I. Никто даже не пытался понять, почему торг с крестьянами превратился в настолько невозможное дело. Впрочем, правительство подошло к проблеме с другой стороны. В 1890–1891 годах губернатор Екатеринославской губернии Владимир Карлович фон Шлиппе, предъявив доказательства того, что крестьяне неспособны распорядиться скрывающимися в их землях минеральными богатствами, предложил учредить строгий надзор над крестьянским хозяйством. Как свидетельствовал фон Шлиппе, крестьяне своими варварскими методами эксплуатации приводили месторождения в негодность: выкапывая «ямки», которые делали невозможным последующее применение надлежащих механизмов и методов, они «безобразят поверхность, обращая удобную для земледелия землю в никуда не годную пустыню»[328]. Крестьянам нередко приходилось продавать залежи угля или руды спекулянтам, кредитовавшим их весной, когда они крайне нуждались в деньгах, взамен на обязательство поставлять уголь или руду, добытые осенью или зимой. С другой стороны, из‐за того, что закон ограничивал срок земельной аренды, крестьяне не могли сдавать свои земли в аренду на нормальных условиях; пьянство и недоимки свидетельствовали об их неспособности с толком распорядиться деньгами, полученными от предпринимателей в качестве арендной платы за землю. Отсюда делался вывод, что крестьянам нельзя позволять распоряжаться находящимися на их землях месторождениями полезных ископаемых по своему желанию. Рассматривая проблему крестьянской собственности на минеральные ресурсы, центральное правительство избрало подход более общего характера. Министерство государственных имуществ, предлагая ограничить права собственности на полезные ископаемые, дало подробный разбор «обязанностей» государства по отношению к частной собственности: в том числе были упомянуты обязанности правительства контролировать охоту в частных лесах и регулировать порубки ради сохранения ресурсов для будущих поколений. Как указывалось в докладе министерства, и дикие животные, и леса – возобновляемые ресурсы, в отличие от полезных ископаемых. Соответственно, первейший долг государства состоит в том, чтобы защищать недра от «хищнической разработки»