Империя в поисках общего блага. Собственность в дореволюционной России - [138]

. Редактор этой публикации, И. С. Тургенев, объясняя читателям, почему он издает эти письма, оправдывал вмешательство в частную жизнь поэта указанием на ценность данного источника, несущего в себе искру пушкинского гения, и на большую давность этих событий. Как писал Тургенев, давность «покрывает своим покровом то, что могло бы показаться слишком интимным». Однако большинство читателей не увидело того, что разглядел в этих письмах Тургенев, и обвинило его в том, что тот оскорбил достоинство поэта, предав огласке его частную переписку с женой[1086]. Спустя несколько лет поводом к аналогичным дебатам стала публикация переписки самого Тургенева, осуществленная сразу после его смерти (в 1883 году). По иронии судьбы письма Тургенева превратились в публичный актив двояким образом: они стали доступны для публичного прочтения, а их издание было затеяно с благотворительными целями – вырученные за него деньги предполагалось пожертвовать Литературному фонду, который активно финансировался в том числе Тургеневым[1087]. Публикация его писем (во многих из которых Тургенев весьма резко высказывался в адрес своих коллег-писателей) не осталась незамеченной: если одни приветствовали ее как важный источник по истории современной русской литературы, то другие упрекали редакторов за неразборчивость и праздный интерес к интимным подробностям жизни писателя. Советские литературоведы Н. В. Измайлов и М. П. Алексеев, изучавшие судьбу эпистолярного наследия двух великих русских писателей, отмечали, что русское общество было одержимо писательской частной жизнью[1088]. Публика с готовностью смаковала самые неформальные и интимные высказывания писателей об их жизни, творчестве и современниках, в то же время стыдясь своего любопытства. Закон об авторских правах, требовавший при публикации писем согласия обеих сторон, почти никем не соблюдался.

Имеет ли публика право на чтение всего, когда-либо написанного всяким, кто осмелится назвать себя писателем? Способствует ли разглашение неизвестных страниц из жизни и творчества великих авторов увековечению их памяти и просвещению общества? Дискуссии о законности «литературной археологии» достигли особого накала в 1889–1891 годах, когда И. А. Гончаров (1812–1891)[1089], автор таких популярных романов, как «Обыкновенная история» (1847), «Обломов» (1859) и «Обрыв» (1869), выступил с открытым письмом «Нарушение воли» (1889). В этом письме-завещании Гончаров яростно нападал на «друзей» и родственников великих авторов, после их смерти немедленно публикующих личные письма своих знаменитых корреспондентов. Имея в виду публикацию Тургеневым переписки Пушкина с женой, Гончаров утверждал, что даже глубокое уважение к памяти писателя не дает права на публикацию его писем; бесценные строки блестящего поэта, которые «сверкают искрами юмора, милыми капризами пера», тем не менее не имеют права на существование, если этим нарушается воля их творца. Жертвой людского любопытства стал и сам Тургенев: многое из того, что было «высказано им самим частным образом, так сказать, на ухо, приятелям, всплывет наружу перед всеми, не в далеком будущем, а вслед за его гробом»[1090]. Как писал Гончаров, публикация каких-либо личных материалов непозволительна. Опасаясь публикации своей собственной переписки, Гончаров требовал от своих корреспондентов получать разрешение на издание его писем[1091], и собственноручно сжег часть корреспонденции[1092]. Более того, после его смерти многие из его корреспондентов получили обратно свои письма в запечатанных конвертах, на которых слабеющей рукой Гончарова были написаны их имена (письма были разосланы душеприказчиком Гончарова). Эта «замогильная почта», как назвал ее Николай Лесков[1093], признак трогательной заботы Гончарова о том, чтобы никто не вторгался в частную жизнь его корреспондентов, подтверждала, что его манифест был выражением не личного каприза, а принципиальной позиции.

По мнению Гончарова, не только личные письма, но и все черновики и рабочие материалы должны быть скрыты от глаз публики с тем, чтобы оградить репутацию автора. Гончаров активно протестовал против появления «литературной археологии», состоявшей в «выкапывании» черновиков, фраз и слов, которые автор выметал из своей мастерской. Демонстрация рабочих методов автора ничему не научит других, в то время как публикация следов этого процесса уничтожит цельность писательского образа. Писатель «хотел бы явиться в торжественных одеждах художественной зрелости, а тут рядом показывают его детские пеленки, курточку, каракули, которые он чертил ребенком». Но ради удовлетворения любопытства толпы люди рвут образ писателя в клочья и уродуют его «монументальное изваяние»[1094].

Завещание Гончарова вызвало кое у кого сочувствие[1095], но не получило единодушной поддержки[1096]. Многие усматривали в этой чрезмерной защите личной жизни автора нарушение «права потомства» на то, чтобы увидеть подлинную физиономию любимцев публики[1097]. Журнал «Книжки недели» ядовито замечал, что писателям приходится платить за «завидный удел» пребывать в центре внимания: «…дайте же волю… созерцать вас такими, какими вы были на самом деле – и на поприще деятельности общественной, и жизни домашней, и в будничной вашей обстановке»