Империя в поисках общего блага. Собственность в дореволюционной России - [137]

. Однако рвению, с которым изучались подробности поэтической работы Пушкина и велась расшифровка его рукописей, не сопутствовал глубокий анализ творческого процесса, и в итоге эти исследования порой принимали абсурдные формы[1074]. Например, Г. Н. Геннади – библиограф и историк литературы – в своем издании сочинений Пушкина вставлял строки и слова, вычеркнутые Пушкиным из рукописей, в тексты его хорошо известных произведений, отделяя их от главного корпуса стихотворений и поэм кавычками[1075]; П. А. Ефремов, еще один редактор произведений Пушкина, восстанавливал целые строфы, выброшенные Пушкиным из «Евгения Онегина»[1076]. Более того, к большому огорчению поклонников Пушкина, в издании Ефремова четко соблюдался хронологический принцип, вследствие чего общеизвестные шедевры шли вперемешку с эпиграммами и непристойными шутками. Публика не оценила усердия этого библиографа: некоторые жаловались, что стихотворения со всеми сделанными вставками стало невозможно читать; другие протестовали против посягательства на память покойного поэта. Анненков в пылу спора заявил, что произведения, не предназначенные для публикации, нередко скабрезные и неприличные, не следует смешивать с произведениями «настоящего великого» поэта. Он даже утверждал, что произведения первого рода «не принадлежат» Пушкину, хотя они и были написаны его рукой – как будто существовало два разных Пушкина: тот, «который признан единогласно воспитателем русского общества, мощным агентом его развития и объяснителем духовных сил, присущих народу», и «второй, побочный» Пушкин, не соответствующий своему имени. Публике следует знать только настоящего Пушкина, а все прочие проявления «раздраженного, буйного и скандалезного творчества» – тщательно отсеять[1077].

Библиографы и литературоведы не могли сойтись во мнениях относительно того, как быть с материалами, найденными в писательских архивах. Тем не менее в глазах ученой публики выявление «аутентичных текстов» стихотворений и полнота собраний сочинений приобрели самодовлеющую ценность. Побудительным мотивом к лихорадочным поискам «канонического» Пушкина или «аутентичного» Лермонтова служили те же принципы авторского права, которые закрепляли за каким-либо издателем монополию на пятьдесят лет, а после истечения срока копирайта провоцировали одновременное появление множества конкурирующих друг с другом изданий[1078].

В июле 1891 года, по случаю 50-летия гибели Лермонтова, а также истечения срока копирайта на его произведения, в русских книжных магазинах появились десятки изданий его сочинений, и по меньшей мере четыре из них назывались «полными собраниями». Издатели состязались друг с другом по части полноты текстов, комментариев и биографических предисловий; критик и историк А. Н. Пыпин отмечал, что полнота издания должна была служить «приманкой» для искушенного читателя[1079]. Публика и пресса приветствовали появление этих томов как серьезный вклад в изучение жизни и наследия Лермонтова. Тем не менее состав полных собраний снова вызвал критику за «копание в могилах» писателей[1080] и сбор «литературного мусора»[1081]: наряду с ранее неизвестными шедеврами и юношескими незрелыми сочинениями эти собрания содержали ряд непристойных стихотворений (наиболее шокирующие места были заменены точками). Следует отметить, что критики публикации непристойных произведений Лермонтова (и Пушкина) не считали, что их издание приведет к порче нравов (собственно говоря, никто даже не заводил речи о каких-либо пагубных последствиях их публикации): они упирали исключительно на безнравственность нарушения воли автора и вторжения в его частную жизнь. По их мнению, публикация была издевательством над памятью поэтов. Защитники прав писателей взывали к их призракам: что сказал бы Лермонтов[1082] (или Пушкин[1083]), столкнувшись с тем, что каждое слово, когда-либо им произнесенное, становится достоянием публики? В свою очередь, редакторы заявляли, что они обязаны выпускать такие издания с научными целями, тем более что «очищенную» версию трудов классиков получить просто невозможно. П. А. Висковатов – один из первых и наиболее преданных биографов Лермонтова – в предчувствии упреков за нарушение авторской воли задавал своим потенциальным критикам вопрос, «кто же может взять на себя смелость сделать выборку» между сочинениями, заслуживающими быть изданными под именем автора, и теми, которые этого не заслуживают? «Кто судьи, дерзающие так бесцеремонно распоряжаться наследием великого поэта?»[1084] При жизни Лермонтова роль судей играла цензура; в конце XIX века контроль над «научными» изданиями ослабел: за выбор и его авторитетность отвечали эксперты. Специалисты по литературе – совсем как их коллеги в сфере охраны памятников, стремившиеся спасти каждое старое здание, – предпочитали извлекать на свет все, чтобы не допустить ошибок при отборе.

Еще большие сомнения в правомерности посмертных изданий вызвали даже не полные собрания сочинений, а состоявшаяся в 1878 году публикация интимной переписки Пушкина с его невестой, а впоследствии женой Натальей Гончаровой