Империя в поисках общего блага. Собственность в дореволюционной России - [134]
Сюжет об отказе Толстого от своих авторских прав, разумеется, во многом был продиктован его личными поисками баланса между частной и общественной сферами, его стремлением к социальной справедливости и миру как в обществе в целом, так и, в более узком плане, в его собственной семье. В то же время этот шаг Толстого является неотъемлемой частью истории авторских прав и литературной собственности в России; тем не менее, как ни странно, он вместе с тем стоит особняком как исключение. Как мы уже видели, непосредственная реакция на поступок Толстого была довольно негативной – несмотря на массовое убеждение в том, что блага, приносимые институтом авторского права, являются как минимум сомнительными. Впрочем, что более важно, эта история осталась почти незамеченной участниками дискуссий о литературной собственности. Такие ревностные сторонники объявления литературных произведений общественной собственностью, как А. Ф. Кони и П. Н. Милюков, никогда не ссылались на пример Толстого. Его имя лишь один раз упоминалось в ходе думской дискуссии об авторском праве – и снова в негативном смысле, как доказательство того, что отказаться от своих имущественных прав способны лишь писатели, маргинализованные в социальном и культурном смысле[1051].
Тем не менее один важный аспект этого сюжета все же привлек к себе внимание – по крайней мере, со стороны некоторых юристов: данный случай показал, что русские законы не предусматривают отказа от авторских прав и не содержат никаких правил, относящихся к общественному достоянию. Частные художественные галереи и музеи могли быть завещаны городам или другим неправительственным учреждениям. В теории эти органы могли бы взять на себя и контроль над литературным общественным достоянием, если бы закон предусматривал такую возможность. Согласно объяснению, приведенному Алексеем Гуляевым в его учебнике гражданского права (1911), вследствие отказа Толстого от своих авторских прав его произведения в конечном счете стали «собственностью публики»[1052]. Однако отсутствие институтов, которые могли бы представлять общество как юридическое лицо, а также, что еще более важно, отсутствие особых положений закона, которые бы защищали права общества, делали такую передачу прав уязвимой в юридическом смысле. Так или иначе, из‐за отсутствия специальных правил и институтов, которые бы воплощали в себе общество, литературные произведения после истечения обычного 50-летнего срока посмертного действия авторских прав в самом деле становились ничейной собственностью – res nullius, а не res publica.
Собственно говоря, проблема представительства литературного общественного достояния впервые была поднята задолго до Толстого – еще в 1860 году, в связи с основанием Русского литературного фонда. Задача этой организации заключалась в том, чтобы оказывать финансовое вспомоществование писателям и их семьям, а также, согласно уставу фонда, «способствовать изданию в свет полезных литературных трудов»[1053]. Однако члены фонда ставили перед собой намного более обширные цели. Как указывал анонимный автор журнала «Русский мир», Литературный фонд мог бы распоряжаться «выморочной» литературной собственностью, стать ее владельцем (при отсутствии наследников или в том случае, если бы наследники по какой-то причине отказались от издания произведений своего благодетеля) и даже играть роль опекуна по отношению к тем авторам, которые вследствие изменений в мировоззрении или смены идеологических позиций скрывали бы свои ранние произведения от общественности. Право собственности, как и любое право, связывалось с рядом обязательств – и в первую очередь с обязательством знакомить общественность со своими литературными творениями. «Безграничное, произвольное право пользования этой (литературной. – Е. П.) собственностью есть явление вполне антисоциальное», и потому неспособность выполнять это обязательство считалась достаточным основанием для вмешательства. Литературный фонд как организация, объединяющая представителей литературного и художественного мира, издателей и книготорговцев, мог бы следить за исполнением писателями и их наследниками обязательства публиковать литературные произведения, а в том случае, если они не справятся с этим обязательством, брать это дело на себя
