Империя в поисках общего блага. Собственность в дореволюционной России - [119]

.

Вера в могущество государства, разделявшаяся ведущими представителями художественного сообщества, во многих отношениях напоминала «аксиоматический этатизм лесоводов». Пожалуй, она была отличительной чертой профессиональных сообществ, выражавших сомнения в компетентности индивидуальных необразованных собственников, которые к тому же имели иное социальное происхождение. И борцам за охрану природы, и знатокам искусства было свойственно ожидание, что государство возьмет на себя ответственность за улаживание конфликтов между частными и общественными интересами, и их представления о государственной власти в этом отношении совпадали. В то же время предполагалось, что могущество государства будет опираться на знания и опыт профессиональных сообществ. Краткий очерк истории разработки законов о памятниках показывает, что общественные профессиональные организации играли в этом процессе решающую роль. Более того, эти организации претендовали на право быть главной контролирующей инстанцией и действительно получили определенные исключительные права – такие, как монополия на археологические раскопки на казенных землях или право одобрять проекты архитектурной реставрации. Общим рефреном в их нападках на церковные власти и частных собственников была ссылка на опасность невежества; соответственно, знания, просвещенный вкус и профессиональные представления о надлежащем облике вещей наделяли экспертов уникальным правом диктовать частным собственникам, как им надлежит распоряжаться объектами, имеющими общественную значимость. В своей совокупности дискурс об «охране» публичных вещей – будь то лес или церковь – вел общество к изменению базовых представлений о собственности. В итоге в начале XX века едва ли кто-либо стал утверждать, что собственность должна быть неотчуждаемой, а право собственности – неограниченным. Более того, провозглашенная Екатериной II тождественность собственности и свободы оказалась неработоспособной, поскольку наличие собственности стало восприниматься как сопряженное не только с правами, но и с обязательствами.

Политика формирования национального достояния раскрывает двусмысленность, заложенную во взаимоотношения между экспертами и государством. Административная «революция» в сфере государственной власти, произошедшая в XIX веке в Европе, ознаменовала переход от свободно-рыночного индивидуализма к политике коллективизма. Эта революция внесла свой вклад во впечатляющее разрастание административного аппарата, которое было вызвано и сопровождалось притоком экспертов в государственные структуры. Как отмечал специалист по истории английских органов власти, эксперты были «сознательными агентами перемен и виновниками государственного вмешательства»[903]. В Англии рост компетенции в первую очередь затрагивал ученых и инженеров. Что касается России, здесь даже в сфере чисто научных знаний сотрудничество между учеными и государством было слаборазвитым и, по сравнению с Англией, запаздывающим; российское государство с большой опаской налаживало отношения со специалистами, которые добивались и научной независимости, и политического признания.

В сфере охраны памятников искусства и истории взаимоотношения между сообществом экспертов и властями носили еще более сложный характер, поскольку спрос государства на специальные знания диктовался не столько внешними факторами и потребностями[904], сколько идеологией, которой придерживался конкретный властитель, а также его личными вкусами и интересами. Казалось бы, активный интерес российских императоров к прошлому должен был создавать благоприятные условия для развития движения за охрану памятников и формирования национального достояния. Плоды научных изысканий сразу же использовались для воссоздания допетровского стиля в архитектуре и парадных мероприятиях. В то же время идеологические предпочтения российских правителей диктовали ограниченные масштабы творческой свободы и инициативы со стороны археологов. Ричард Уортман в своей эпохальной работе «Сценарии власти»[905] демонстрирует бесцветность и невзыскательность художественных запросов двух последних русских царей, чья идеологическая зацикленность на политической культуре Московской Руси способствовала возвращению и возрождению псевдовизантийского и псевдорусского стилей в архитектуре[906]. Тем не менее деятельность по охране памятников, особенно когда речь шла о памятниках иных эпох, помимо Московской, не находила серьезной поддержки в идеологии монархов. В то же время русские специалисты по археологии и архитектуре добивались признания со стороны государства и, что более важно, получения полномочий на надзор за соблюдением правил обращения с памятниками и ограничений на право частной собственности.

Как мы уже видели, под эгидой государства осуществлялись лишь отдельные виды деятельности, связанной с формированием национального достояния: профессиональным археологам из содержащейся государством Императорской Археологической комиссии было поручено выдавать разрешения на реставрацию старых церквей, но они не могли запретить священникам из тех же церквей сжигать и поновлять иконы; также им не было позволено забирать из церковных зданий наиболее ценные из «движимых памятников». Эксперты могли запретить проведение археологических раскопок на казенных землях, но они были не вправе требовать того же от частных владельцев. Они обращались за финансовой поддержкой к царю ради приобретения новых вещей для Эрмитажа, который принадлежал самому императору, и в то же время объявляли сокровища из императорских дворцов частью своего «собственного» общего наследия. Обвиняя Императорскую Академию художеств в консервативной политике покупки экспонатов для Русского музея и в неспособности контролировать архитектурное развитие Петербурга, они одновременно сожалели о том, что Академия утрачивает свое влияние. Неоднозначная позиция экспертов, критиковавших действия государства, гордившихся своей независимостью от него и в то же время добивавшихся включения в систему его полномочий (точно так же как «красные» лесоводы, о которых шла речь в главе 2), свидетельствовала об идеализированных представлениях о государстве. Построение нового государства было необходимо для формирования художественного общественного достояния и вместе с тем было практически равнозначно этому процессу.