Империя в поисках общего блага. Собственность в дореволюционной России - [121]
Этот двумерный подход к оценке стоимости вещей, являющихся плодом человеческого труда (частное – публичное, сиюминутное – непреходящее), приобрел особое значение в дискуссиях о собственности на нематериальные объекты (литература и музыка) и произведения искусства. Что означала оригинальность в беллетристике, живописи или науке – если писатель или художник сам был порождением культурного развития нации? Мог ли автор считаться эксклюзивным собственником своих идей? В XIX веке, который считается золотым веком русской литературы, представлялось, что вопрос взаимной зависимости творца и общества подразумевает определенные правовые последствия: дискуссии о природе художественного творчества были тесно переплетены с дискуссиями о юридических аспектах литературной собственности. Специфика русской ситуации заключалась в высоких темпах этого процесса: понятия авторства, художественной оригинальности и профессиональной литературы (и искусства) окончательно сложились лишь в конце XVIII века, но уже в 1820‐е годы начался их анализ с точки зрения общественного вклада. Правовой институт литературной собственности и авторских прав сложился в тандеме с представлением о том, что в результатах индивидуальной творческой деятельности содержится и вклад общества. В этом смысле литературная и художественная собственность, в отличие от собственности на более осязаемые вещи (основой которой, как считалось, являются абсолютные и эксклюзивные права владельца), всегда рассматривалась как ограниченная по самой своей природе.
В данной главе читатель не найдет исчерпывающего анализа развития концепции авторского права в России. В центре моего внимания окажется лишь один из аспектов дискуссий – соотношение между личными интересами автора (как творца материальных и нематериальных ценностей) и интересами общества[910]. Эти дискуссии, в которых участвовали представители различных профессий – юристы, журналисты, экономисты, издатели, литературные критики, – охватывали широкий спектр проблем: культурную реформу и российскую отсталость, роль интеллектуального капитала в развитии общества, значение личной свободы, роль государства в предоставлении культурных благ и, конечно же, значение частной собственности и ее защиту. Как будет показано, за российскими дискуссиями о проблеме авторских прав нередко скрывались попытки добиться серьезных политических и культурных сдвигов.
Художественные традиции допетровской России не признавали ценности новизны. В иконописи не проводилось различия между оригиналами и копиями: как оригинальные, так и неоригинальные изображения святых могли быть чудотворными, и порой копия почиталась больше оригинала[911]. Вплоть до конца XVII века книги не считались плодом личного труда и творчества. Подавляющее большинство книг было религиозным по своему содержанию, а героями религиозных сюжетов редко становились какие-то конкретные личности. В большинстве случаев никто не заявлял авторских прав на истории, рассказанные в книгах. «Коллективное творчество» не подразумевало собственнического характера авторства: книги считались «общей собственностью» как в материальном смысле, так и смысле содержащихся в них знаний[912]. В литературе понятие индивидуального авторства сложилось лишь после возникновения светских жанров в XVII веке[913].
Становление культуры, ориентированной на Запад, не привело к резкому изменению значения оригинальности – ни в искусстве, ни в литературе. Роль образцов для подражания стали играть европейские произведения, и талант художника усматривали не в создании чего-то нового, а в мастерском воспроизведении. Само понятие, соответствующее современному «изобразительному искусству», первоначально означало «подражательное искусство»[914] и подразумевало, что задача художника состоит в как можно более точном подражании природе, «изначальному» божьему творению. Только архитектура, согласно русским эстетическим воззрениям XVIII века, требовала оригинальности и креативности. Подражательный характер искусства (по отношению к природе) не подразумевал негативных коннотаций; этот толерантный подход распространялся и на подражание в других жанрах искусства. Качество картин оценивалось исходя из их соответствия общепризнанным идеалам. Практика воспроизведения популярных образов и принципы художественного образования (в значительной степени сводившегося к копированию), в свою очередь, вносили вклад в широкое распространение копий. Вообще говоря, в XVIII веке художники умели отличать копию от оригинала и отдавали предпочтение оригиналу, но при этом отнюдь не стеснялись делать копии великих картин и продавать их[915].
Г. А. Гуковский отмечает аналогичное отношение к подражанию в произведениях русских поэтов XVIII века: «В середине XVIII века чужое было своим для поэта, для литературы же и для читателя не существовало своего писательского или чужого». Поэты не состязались в оригинальности: сюжеты, мотивы и идеи представляли собой «литературное общее»[916] – они кочевали из одного произведения в другое, и талант поэта заключался в его способности внести новые элементы в более раннее произведение, улучшить его и довести до совершенства. Итогом были многочисленные переводы античных авторов (а иногда и состязания за лучший перевод)
В своей новой книге видный исследователь Античности Ангелос Ханиотис рассматривает эпоху эллинизма в неожиданном ракурсе. Он не ограничивает период эллинизма традиционными хронологическими рамками — от завоеваний Александра Македонского до падения царства Птолемеев (336–30 гг. до н. э.), но говорит о «долгом эллинизме», то есть предлагает читателям взглянуть, как греческий мир, в предыдущую эпоху раскинувшийся от Средиземноморья до Индии, существовал в рамках ранней Римской империи, вплоть до смерти императора Адриана (138 г.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
На основе многочисленных первоисточников исследованы общественно-политические, социально-экономические и культурные отношения горного края Армении — Сюника в эпоху развитого феодализма. Показана освободительная борьба закавказских народов в период нашествий турок-сельджуков, монголов и других восточных завоевателей. Введены в научный оборот новые письменные источники, в частности, лапидарные надписи, обнаруженные автором при раскопках усыпальницы сюникских правителей — монастыря Ваанаванк. Предназначена для историков-медиевистов, а также для широкого круга читателей.
В книге рассказывается об истории открытия и исследованиях одной из самых древних и загадочных культур доколумбовой Мезоамерики — ольмекской культуры. Дается характеристика наиболее крупных ольмекских центров (Сан-Лоренсо, Ла-Венты, Трес-Сапотес), рассматриваются проблемы интерпретации ольмекского искусства и религиозной системы. Автор — Табарев Андрей Владимирович — доктор исторических наук, главный научный сотрудник Института археологии и этнографии Сибирского отделения РАН. Основная сфера интересов — культуры каменного века тихоокеанского бассейна и доколумбовой Америки;.
Грацианский Николай Павлович. О разделах земель у бургундов и у вестготов // Средние века. Выпуск 1. М.; Л., 1942. стр. 7—19.
Книга для чтения стройно, в меру детально, увлекательно освещает историю возникновения, развития, расцвета и падения Ромейского царства — Византийской империи, историю византийской Церкви, культуры и искусства, экономику, повседневную жизнь и менталитет византийцев. Разделы первых двух частей книги сопровождаются заданиями для самостоятельной работы, самообучения и подборкой письменных источников, позволяющих читателям изучать факты и развивать навыки самостоятельного критического осмысления прочитанного.
В апреле 1920 года на территории российского Дальнего Востока возникло новое государство, известное как Дальневосточная республика (ДВР). Формально независимая и будто бы воплотившая идеи сибирского областничества, она находилась под контролем большевиков. Но была ли ДВР лишь проводником их политики? Исследование Ивана Саблина охватывает историю Дальнего Востока 1900–1920-х годов и посвящено сосуществованию и конкуренции различных взглядов на будущее региона в данный период. Националистические сценарии связывали это будущее с интересами одной из групп местного населения: русских, бурят-монголов, корейцев, украинцев и других.
Коллективизация и голод начала 1930-х годов – один из самых болезненных сюжетов в национальных нарративах постсоветских республик. В Казахстане ценой эксперимента по превращению степных кочевников в промышленную и оседло-сельскохозяйственную нацию стала гибель четверти населения страны (1,5 млн человек), более миллиона беженцев и полностью разрушенная экономика. Почему количество жертв голода оказалось столь чудовищным? Как эта трагедия повлияла на строительство нового, советского Казахстана и удалось ли Советской власти интегрировать казахов в СССР по задуманному сценарию? Как тема казахского голода сказывается на современных политических отношениях Казахстана с Россией и на сложной дискуссии о признании геноцидом голода, вызванного коллективизацией? Опираясь на широкий круг архивных и мемуарных источников на русском и казахском языках, С.
Что происходит со страной, когда во главе государства оказывается трехлетний ребенок? Таков исходный вопрос, с которого начинается данное исследование. Книга задумана как своего рода эксперимент: изучая перипетии политического кризиса, который пережила Россия в годы малолетства Ивана Грозного, автор стремился понять, как была устроена русская монархия XVI в., какая роль была отведена в ней самому государю, а какая — его советникам: боярам, дворецким, казначеям, дьякам. На переднем плане повествования — вспышки придворной борьбы, столкновения честолюбивых аристократов, дворцовые перевороты, опалы, казни и мятежи; но за этим событийным рядом проступают контуры долговременных структур, вырисовывается архаичная природа российской верховной власти (особенно в сравнении с европейскими королевствами начала Нового времени) и вместе с тем — растущая роль нарождающейся бюрократии в делах повседневного управления.
В начале 1948 года Николай Павленко, бывший председатель кооперативной строительной артели, присвоив себе звание полковника инженерных войск, а своим подчиненным другие воинские звания, с помощью подложных документов создал теневую организацию. Эта фиктивная корпорация, которая в разное время называлась Управлением военного строительства № 1 и № 10, заключила с государственными структурами многочисленные договоры и за несколько лет построила десятки участков шоссейных и железных дорог в СССР. Как была устроена организация Павленко? Как ей удалось просуществовать столь долгий срок — с 1948 по 1952 год? В своей книге Олег Хлевнюк на основании новых архивных материалов исследует историю Павленко как пример социальной мимикрии, приспособления к жизни в условиях тоталитаризма, и одновременно как часть советской теневой экономики, демонстрирующую скрытые реалии социального развития страны в позднесталинское время. Олег Хлевнюк — доктор исторических наук, профессор, главный научный сотрудник Института советской и постсоветской истории НИУ ВШЭ.