Империя в поисках общего блага. Собственность в дореволюционной России - [118]

, но вернулась к плану прокладки улицы параллельно Невскому проспекту в 1914 году, когда владелец одного из участков, намеченных для экспроприации, объявил о своем намерении выстроить на нем новый дом, что увеличило бы расходы на экспроприацию. Согласно данному плану, новая улица[894] проходила сквозь усадьбу графа Сергея Шереметева на Фонтанке; ее прокладка требовала отчуждения части владений Шереметева и сноса либо переноса на другое место деревянной церкви великомученицы Варвары и других зданий, включая музей Императорского общества любителей древней письменности. Как ни странно, почти одновременно с этим Шереметев – который сам возглавлял Комитет попечительства о русской иконописи, Императорскую Археологическую комиссию и многочисленные исторические общества – осуждался за застройку своей усадьбы и снос ее старой стены с воротами[895]. Шереметев наотрез отказался продавать свою землю, полученную его предком, фельдмаршалом Б. П. Шереметевым, от Петра I в 1712 году. Члены Городской думы единодушно обвинили Шереметева в эгоизме. Комментируя упрямство Шереметева, П. С. Чистяков заявил, «что самые коренные, самые основные обыватели г. Петербурга, владеющие недвижимостью здесь более 200 лет, совершенно не понимают нужд города, они считают, что их мелкий эгоизм выше и нужд и самых горячих потребностей г. Петербурга»[896]. Таким образом, Шереметев подвергался нападкам со стороны поклонников Старого Петербурга сразу с двух сторон: приверженцы дворянской усадебной культуры критиковали его за уничтожение своего наследственного имения, являвшегося культурным достоянием нации, в то время как сторонники проекта реконструкции города в духе классицизма, предложенного Леонтием Бенуа, обвиняли его в эгоизме, мешавшем воплотить в жизнь проект развития города.

«Движение за охрану памятников, невзирая на его эстетический пуризм, в то же время стремилось к власти и верховным полномочиям», – пишет Катерина Кларк[897]. Как мы уже видели, притязания на власть и верховные полномочия выдвигались в самых разных сферах – церковной и светской, общественной и частной. У каждой из «старых Россий» – Киевской и Московской, России Екатерины II и России Александра I, России московской и России петербургской – имелись свои собственные группы сторонников. При этом их объединяло убеждение в необходимости экспертной оценки и контроля, государственного вмешательства и недоверия к собственникам, будь то церкви, частные владельцы недвижимости или города.

В начале XX века, в период экономического роста и, соответственно, строительного бума, пожалуй, наиболее решительными критиками и правового, и творческого индивидуализма стали самые знаменитые и выдающиеся из русских архитекторов. Они утверждали, что безвкусные здания, принадлежащие частным владельцам, как старые, так и недавно построенные, уродуют город и препятствуют осуществлению их грандиозных проектов реконструкции. Антииндивидуализм присутствовал в сетованиях об упадке дворянских усадеб и о коммерциализации жилищного строительства, которая действительно угрожала памятникам истории, равно как и в критике дурных вкусов новых владельцев архитектурных шедевров и реконструкции исторических зданий. Поначалу идея о том, чтобы ограничить право распоряжаться своей собственностью под тем предлогом, что чей-нибудь наследственный дворец настолько красив и замечателен, что его собственник обязан учитывать интересы общественности и потому не имеет права покрасить его стены или прибавить пару колонн на фасаде, могла показаться странной. Она набрала силу в начале XX века под влиянием новых художественных и философских представлений, сочетавших культ красоты с антииндивидуализмом (особенно характерным для идеологии неоклассицизма в искусстве) и этатизмом, выражавшимся в уверенности в том, что лишь государство способно творить архитектурные чудеса (подобно чуду Петербурга), быть хранителем культурного наследия и воспитывать у своих подданных художественный вкус. Эта новая вера побуждала художников и архитекторов требовать вмешательства государства в хаотические процессы обновления, шедшие в России на рубеже веков. Не кто иной, как сам Александр Бенуа приветствовал «предписание и строй казенного искусства», «грандиозность чиновничьего мира». Бенуа призывал художников увидеть красоту «в пресловутой бюрократии», способной не только на «великие, но и на красивые дела»[898], и осуждал индивидуализм, «творчество вразброд» и «художественный хаос»[899]. Неоклассический стиль в архитектуре и преклонение перед стилями XVIII и начала XIX века несли в себе отчетливое антииндивидуалистическое и даже антигуманистское содержание. Г. К. Лукомский представлял себе идеальный (и утраченный) александровский Петербург как безлюдный город с «полосатыми столбами… стриженными аллеями, обширными пустынными площадями, прямолинейными улицами»[900]. Оригинальные проекты городской застройки в неоклассическом стиле[901] предвосхищали «сталинский ампир» и почти не оставляли возможностей для архитектурной креативности и проявлений индивидуализма