Империя в поисках общего блага. Собственность в дореволюционной России - [111]

. В 1900–1910‐х годах концепция музея как общественного дела объединяла многих ее приверженцев – экспертов, жертвователей и меценатов. В добровольной муниципализации или национализации частных собраний нашел отражение поиск модели национального хранилища произведений искусства, художественной res publica. Хотя преданность Третьякова идее национального музея не нуждается в иных доказательствах, помимо прославленного музея, носящего его имя, косвенные признаки его настроений можно найти в его упреках И. Е. Репину, имевшему дурную привычку переписывать те или иные фрагменты на своих холстах, из‐за чего он испортил не один шедевр. Увещевая Репина, Третьяков говорил: «Это же не мои картины, это всенародное достояние, и вы не имели права прикасаться к ним, хоть вы и автор»[837]. Вообще говоря, не все частные коллекционеры разделяли отношение Третьякова к своему собранию как к достоянию общественности, однако представление об особом имущественном статусе произведений искусства, выходящем за рамки Свода законов, разделялось многими русскими меценатами.

Идея национализации произведений искусства и памятников находила отклик не только у русских филантропов, но и у многих политиков. В 1906–1914 годах депутаты Государственной думы и общественные организации неоднократно ставили вопрос о приобретении государством тех или иных частных коллекций с тем, чтобы гарантировать их сохранность и не допустить их вывоза за рубеж[838]. Художники сетовали на отсутствие специального государственного фонда для финансирования этой деятельности и оплакивали все «пропавшие» коллекции и предметы, купленные иностранцами и вывезенные из страны. Одним из самых больших разочарований стала покупка коллекции византийских эмалей IX–XI веков, известной как коллекция А. В. Звенигородского. После смерти Звенигородского его сестра выставила коллекцию на продажу, и при правительстве была создана комиссия для рассмотрения возможности ее покупки. Все эксперты, в число которых входили Н. В. Покровский и Н. П. Кондаков (автор превосходного каталога этой коллекции, изданного в 1892 году), высказались за приобретение коллекции, хотя, как утверждал Кондаков, эти эмали незаконно покупались в грузинских церквях и монастырях и потому их следовало считать собственностью Грузинской церкви[839]. Однако сделка между сестрой Звенигородского и правительством не состоялась, и в 1910 году коллекция была приобретена американским магнатом Пирпонтом Морганом при посредничестве М. П. Боткина и агента Моргана, Жака Зелигмана, которому помогал его сын Жермен. Зелигман-младший впоследствии описал поездку в «варварский» Петербург в своих мемуарах; характерно, что он отметил отсутствие каких-либо таможенных правил, запрещавших «перемещение произведений искусства и золота» через границу[840].

Несмотря на широко распространенный среди русских собирателей искусства этос «публичности», частное коллекционирование не гарантировало сохранности произведений искусства и того, что они останутся в стране. Нередкие случаи продажи и вывоза картин их владельцами зачастую вызывали общественное негодование. В том же году, когда Россию покинули византийские эмали, один из богатейших русских коллекционеров, Павел Деларов, продал Рембрандта из своего собрания западного искусства[841]. Эта сделка была осуждена как непатриотичная и породила очередную волну дебатов о контроле над торговлей искусством. В «Петербургском листке» был напечатан ряд статей о расхищении российских художественных сокровищ. В ответ на эту критику Деларов отстаивал свое право продавать любые картины по своему усмотрению, утверждая, что запрет на их продажу стал бы несправедливым нарушением права частной собственности: «Если бы в России издан был этот закон [о запрете свободной продажи], я немедленно распродал бы свою коллекцию картин». Как полагал Деларов, вместо того чтобы запрещать частную торговлю, правительству следует создать специальную комиссию при Эрмитаже или каком-либо другом государственном музее для рассмотрения вопроса о покупке произведений искусства у частных коллекционеров с тем, чтобы они могли обращаться в нее перед тем, как выставлять свои собрания на европейских аукционах[842]. По горькой иронии судьбы после смерти Деларова в 1913 году его коллекция была украдена. После расследования и возвращения некоторых вещей вдова Деларова выставила коллекцию на аукционе в Париже[843]. Н. Н. Врангель называл эту распродажу доказательством русского невежества и варварства, отсутствия какой-либо последовательной политики создания публичных хранилищ искусства и смехотворно маленьких бюджетов государственных музеев[844].

Кампания против вывоза произведений искусства стала продолжением политики русских археологов, которые начиная с 1880‐х годов пытались установить свою монополию на археологические раскопки и добиться запрета на перемещение древностей. Вывоз картин и антиквариата из России так и не достиг масштабов разграбления Османской империи, хотя российские власти никак не препятствовали контрабанде археологических находок. Однако русские археологи неоднократно привлекали внимание правительства к деятельности их немецких коллег в Крыму