И вянут розы в зной январский - [123]

Окутанная торжественной воскресной тишиной, она брела по улице, вдоль пустых железнодорожных путей, пока не очутилась у собора Святого Павла. Она уже бывала в нем однажды, когда сбежала от Агаты. Те первые дни были самыми трудными, и Делия надеялась найти здесь утешение. Блудная сестра! – она так и не решилась тогда на исповедь и, посидев немного на задней скамье, тихо удалилась. Теперь же – как ей зайти туда, презренной грешнице?

Но ведь сегодня праздник.

Делия поднялась по ступеням и вошла в притвор. Из длинного гулкого нефа потянуло запахом свечей и холодом полосатых каменных стен. Собор был полон народу, многие стояли в проходе между скамьями; десятки нарядных шляпок и мужских котелков беспрестанно покачивались, обращаясь то в одну сторону, то в другую, и шелестело передаваемое по рядам «Да будет с вами мир» – служба перевалила уже за половину. Далеко впереди сиял золотом алтарь и белела на вершине резной кафедры неподвижная фигура архиепископа. Делия не могла разглядеть его лица, но в душе засело неуютное чувство, будто сам он видит ее сквозь толпу. Миг – и людское море расступится, обнажив узорный пол, и перст указующий пригвоздит ее к месту. Список будет велик: Агата, Эдвин; тонны лжи, идолопоклонство, блуд – нераскаянные, смертные грехи. Когда-то она думала, что, взойдя на борт «Лунганы», спасется; но ковчег пришел из огня в полымя. Кого теперь в этом винить?

Звоном в ушах задернуло, как шторой, благодатный церковный гул. Розовая шляпка впереди махнула плюмажем, явила широкое, добродушное лицо с носом-пуговкой, и полные губы неслышно произнесли: «Да будет мир с вами». Делия заученно ответила – а может, ей это только почудилось, потому что в глазах у розовой шляпки мелькнула тревога. Вокруг начало темнеть, словно в узкие витражные окна заглянула туча. «Вот теперь-то я упаду», – явственно сказал кто-то в голове. Ах, если бы оказались рядом руки, уже однажды подхватившие ее! С трудом превозмогая себя, Делия сделала несколько шагов к выходу; нащупала стену, передохнула чуть-чуть – ноги дрожали, тошнота подкатывала волнами. Кто-то прошел мимо, скрипнула боковая дверь – и запахло улицей: неубранным конским навозом и теплым ветром. Выбравшись наружу, Делия села прямо на ступеньку, как сидят у ворот храма нищие калеки. Дурнота постепенно отступала, сменившись чувством голода, и она вспомнила, что ничего не ела со вчерашнего чая у сестры. В сумочке было два шиллинга, но на что их потратишь, когда всё закрыто? Город смотрел украшенными витринами – непонимающе и чуть стыдливо, как глядят счастливые на тех, кто в беде. Она снова подумала о Джеффри. Неужели он стал бы отсиживаться в магазине в праздничный день? Даже если он и переживал, то наверняка недолго. В городе у него полно друзей, к кому можно напроститься на обед и там, в общем веселье, забыть обо всем.

Уловив краем глаза движение на мостовой, Делия сообразила, что до сих пор сидит на лестнице. Появись сейчас полицейский – и ее тут же заберут в участок, посчитав пьяной или сумасшедшей. Надо куда-то идти. Разумней было бы вернуться в Орлиное гнездо, но сердце рвалось на Бурк-стрит, отметая прочь все отговорки. Глупое, измученное сердце – его не останавливали ни гордость, ни страх перед новой ложью.

Над оградой собора показалось что-то белое, как шлем полисмена, и Делия вздрогнула. Но нет, полицейские не носят светлых костюмов и не семенят, заложив руки за спину… Она смешалась, не зная, окликнуть его или нет. Все решилось само собой: проходя мимо ворот, мистер Пирс коротко заглянул внутрь – и остановился. Темные глаза наполнились тревожным недоумением, совсем как у дамы в розовой шляпке.

– Это вы, – сказал он с нетвердой, полувопросительной интонацией. – С вами все в порядке?

– Да, – ответила Делия, поднявшись.

Повисло неловкое молчание. Мистер Пирс, видимо, ждал объяснений – стало дурно в церкви, знаете, такая духота; но Делии не хотелось говорить. Слабость всё не проходила, и к ней прибавилось какое-то душевное оцепенение.

– Вы… одна здесь? – спросил он наконец.

Она ощутила укол ревности: суровый, замкнутый Нинни оставался верен Ванессе, что бы ни происходило.

– Да, одна. А вы гуляете?

– Меня пригласили на обед к Салливанам, в Брайтон.

– Так ведь поезда не ходят.

– За мной пришлют коляску, – объяснил мистер Пирс, немного смущенный этим обстоятельством. – А хотите, поедем вместе?

– Меня не приглашали, – возразила Делия.

Он кивнул, но с лица его не сходило озабоченное выражение – как у врача, который не может поставить больному точного диагноза.

– И все-таки я бы рискнул поехать. Грейс будет рада вам.

С этим трудно было поспорить: Грейс приняла бы ее и незваной гостьей. А Джеффри? Будет ли он рад, приди она сейчас в магазин? Может, он сам винит ее во всем. Идти к нему, проглотив обиду, стучать средь бела дня в запертые двери… А если не хватит духу? Тогда назад – в холодную квартиру, где нет ни крошки хлеба.

– Едемте, – сказала Делия.

За мостом их действительно ждала черная виктория[50] с поднятым верхом. Забравшись на сиденье, обитое красной тканью, Делия закрыла глаза. Не было сил ни смотреть вокруг, ни поддерживать беседу. К счастью, мистер Пирс не собирался донимать ее расспросами. Подкралась дремота, спутав мысли, и мягко загасила жизнь, точно фитиль у лампы прикрутила.