И вянут розы в зной январский - [121]
На станции их ждала коляска – очередное напоминание о том, что сейчас снова начнутся невыносимые расспросы. Старого конюха отсутствие гостьи не смутило; тетка же, встретив их в холле, тут же воскликнула:
– А где мисс Делия?
– Она не смогла приехать сегодня. – Мягкое сожаление далось ему нелегко: взгляд Ванессы буравил затылок.
– Заболела?
Преувеличенный испуг тетки и то, как она прикрыла ладонью рот, могли бы показаться комичными, если бы в далеком городке Нового Южного Уэльса не лежали в горячке двое сыновей Дороти.
– Нет, – терпеливо сказал Джеффри. – С ней все в порядке, просто ее сестра передумала в последний момент и не пустила.
– Ах, какое несчастье! Но ведь ты так хотел, чтобы она приехала! Мы-то надеялись… о господи. Всё одно к одному, – добавила тетка, скорбно поникнув головой. – Это за грехи нам. Живем не по-человечески.
«Мне все равно», – мысленно произнесла Ванесса. Для верности сосчитала до пяти, потрепала по холкам собак и лишь потом наклонилась поцеловать тетку. Пусть себе упрекает, пусть обвиняет ее в болезни племянников и во всех бедах земных. Сегодня Сочельник. Надо стерпеть.
Она тут же, не снимая перчаток, взяла телефонную трубку и назвала номер своей мастерской. Там не отвечали: вероятно, Делия действительно уехала к сестре, а может, просто не хотела ни с кем говорить. Оставив попытки выяснить, что все-таки произошло, Ванесса поднялась к себе в комнату. После долгого отсутствия дом показался ей неразумно большим и очень темным: сад стоял в полном облачении, а витражные окна крали остатки света. Немудрено, что она не могла здесь рисовать. Постучалась Софи с кувшином теплой воды для умывания – до ужина оставалось чуть больше четверти часа. К счастью, платье было уже готово: бледно-лиловое, с глубоким кружевным декольте. Она надевала его в оперу, последний раз – почти полгода назад. В прошлой жизни.
По гонгу спустились в столовую, убранную цветами и зелеными ветками. Церемонно расселись – накрахмаленные, негнущиеся. На столе горели свечи, выхватывая из темноты озабоченные, заострившиеся лица. Эдвин выглядел особенно скверно: должно быть, экзамены порядком его измотали.
– А где мисс Фоссетт? – спросил он, как только произнесена была молитва.
– Она не смогла приехать, – встряла тетка, воспользовавшись паузой.
Эдвин хмыкнул. Выражение его лица Ванесса оценить не успела, но у Джеффри, сидевшего напротив, сузились глаза от ненависти.
– Мы можем устроить ужин двадцать седьмого, – продолжала тетка, – чтобы не откладывать до следующего года. Я завтра позвоню им… Ах да, у них ведь, кажется, нет телефона? И почта не будет работать. Как же нам послать приглашение?
– Да не суетись ты так, – снисходительно махнул рукой отец. – Неделей больше, неделей меньше… Ждали и еще подождем. Что ты хмуришься, Эдди? Зуб болит?
– Не трогай его. Мальчик устал от занятий, да еще и расстроен. У тебя всё впереди, мой милый. Надо уметь прощать и никогда не завидовать.
– Я завидую? – вскинулся Эдвин. – Вот ему? Еще чего! Сам пусть мне завидует.
– Ну-ну, – предостерегающе сказал отец. – Держи себя в руках. Даже проигрывать нужно достойно.
– Проигрывать? А кто тут выиграл? Что-то я не вижу торжества на его лице. Она ведь не придет, правда, Джеффри? Ни сегодня, ни через неделю.
– Заткнись, ты, чертов содомит!
Он с грохотом отодвинул стул и, швырнув на стол салфетку, вышел из столовой. Стало так тихо, что зазвенело в ушах: ни стука сердца, ни дыхания.
– Что он сказал, Лесли? – растерянно прошептала тетка. Но отец не отвечал, прикрыв лицо ладонью.
Эдвин, пунцово-красный, с остекленевшим взглядом, медленно поднялся и без единого звука покинул комнату. Они убьют друг друга, подумала Ванесса, но почему-то продолжала сидеть и смотреть на кусок мяса у себя на тарелке. Нетронутый, остывший, он выглядел так омерзительно, что к горлу подступила тошнота.
– Да что это, в самом деле! – отец, словно очнувшись, в сердцах хватил ладонью по столу. – Когда это кончится? Как они могут – сегодня!
– Надо их найти, – Ванесса встала; сразу сделалось легче. – Пока не натворили глупостей.
Не слушая никого, не глядя на застывшую у дверей бледную служанку, она вышла в коридор. Дом был мертвенно тих, даже собаки куда-то исчезли. В гостиной темнела рождественская елка – без огней она напоминала чудовище, растопырившее десятки рук. Ванесса повернула выключатель, и электрический свет хлынул с потолка. Никого. Она открывала дверь за дверью, везде зажигая лампы, но все комнаты были пусты. Не помня себя от волнения, взлетела на второй этаж – и вздрогнула: в дальнем конце коридора на полу лежала ниточка света. Ванесса дернула ручку – заперто.
– Откройте! – она ударила в дверь плечом. – Вы что, с ума сошли! Откройте немедленно!
Из ванной не доносилось ни звука, и она кинулась обратно. Отец уже спешил ей навстречу, тяжело дыша, – никогда она не видела, чтобы он так быстро бежал по лестнице.
– Мэгги, топор! – крикнул он. – Скорей!
Звуки заполнили дом – голоса, шаги; это правильно, билось в голове: где есть звук, там есть жизнь. «Отойдите все», – коротко распорядился кто-то, и она с удивлением узнала Джеффри. Ахнуло лезвие, вонзившись в беленую доску – раз, другой. Что-то хрустнуло, светом залило глаза; Ванесса подалась вперед, оттеснив тетку. Эдвин сидел на полу, прислонившись к стене и положив руку на колени; голова устало запрокинута назад, глаза закрыты. «Все хорошо», – пронеслось в сознании; но тетка истошно завизжала, и Ванесса вдруг поняла, что за пятно алеет рядом с ним на линолеуме и отчего так черна его штанина под белоснежной, тонкой, обнаженной рукой.
Апрель девяносто первого. После смерти родителей студент консерватории Тео становится опекуном своего младшего брата и сестры. Спустя десять лет все трое по-прежнему тесно привязаны друг к другу сложными и порой мучительными узами. Когда один из них испытывает творческий кризис, остальные пытаются ему помочь. Невинная детская игра, перенесенная в плоскость взрослых тем, грозит обернуться трагедией, но брат и сестра готовы на всё, чтобы вернуть близкому человеку вдохновение.
В небольшом городке на севере России цепочка из незначительных, вроде бы, событий приводит к планетарной катастрофе. От авторов бестселлера "Красный бубен".
Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.