Хранительница тайн - [121]

– Я, наверное, пойду прилягу, – сказала Вивьен, когда молчание сделалось невыносимым.

– Устала, милая?

– Да. – Она выдавила улыбку. – Воздушные налеты. Думаю, все в Лондоне от них устали.

– Да. – Генри глядел на нее. Его губы улыбались, глаза – нет. – Думаю, все устали.

Удар пришелся ей в левое ухо, и голова наполнилась оглушительным звоном. Вивьен отлетела к стене и упала на пол. В следующее мгновение Генри уже держал ее за платье и тряс, его красивые черты искажала ярость. Он кричал, брызжа слюной в лицо, кричал снова и снова, что она принадлежит ему одному, что он не позволит другому мужчине прикоснуться к его сокровищу, что он лучше убьет ее своими руками, чем допустит…

Вивьен закрыла глаза. Она знала: Генри звереет, когда она отказывается на него смотреть. И впрямь, он затряс ее сильнее, схватил за горло, заорал в самое ухо.

В темноте своего сознания Вивьен искала ручей, сияющие огоньки…

Она никогда не отбивалась, даже когда руки сами сжимались в кулаки, а давным-давно упрятанная сущность Вивьен Лонгмейер рвалась наружу. Дядя в своем прокуренном кабинете заключил с Генри сделку, но у нее были свои причины для покорности. Кэти всячески ее отговаривала, но Вивьен всегда отличалась упрямством. Она знала, что заслуживает наказания. Если бы она не подралась, ее бы не наказали, семья не спешила бы с пикника, и все бы остались живы.

Ее сознание струилось, как вода. Она плыла по туннелю вниз, вниз, гребя сильными руками и ногами, в глубину, к дому…

Вивьен не противилась наказанию, только гадала, когда все закончится. Когда Генри ее убьет. Потому что когда-нибудь это должно было случиться. Она задерживала дыхание в ожидании, в надежде: может быть, сейчас? – и всякий раз, очнувшись все в том же доме на Кемпден-гроув, чувствовала, что мрак в душе стал еще беспросветнее.

Вода вокруг потеплела. Впереди замерцали первые огоньки. Вивьен плыла к ним…

Что будет, когда он ее убьет? Разумеется, Генри найдет способ свалить вину на кого-нибудь другого. Или представить все несчастным случаем: бежала в бомбоубежище, споткнулась, ударилась головой. Люди будут сокрушенно качать головами, а Генри останется в общем мнении любящим безутешным супругом. Наверное, он напишет книгу о ней, о выдуманной Вивьен, что-то вроде «Строптивой музы», где героиня – бесхарактерная дурочка, обожаемая мужем и мечтающая только о нарядах и светских раутах.

Огоньки были ярче, ближе. Вивьен различала их мерцающий узор. Она вглядывалась в то, что за ними, и уже почти различала цель, к которой так долго шла…

Комната накренилась. Генри поднял Вивьен, и она обмякла в его руках, как тряпичная кукла. Надо сделать это самой. Набрать в карманы камней, кирпичей, чего-нибудь тяжелого, войти в Серпентайн и брести, шаг за шагом, пока не увидишь огоньки.

Генри целовал ее лицо мокрыми губами. Он прерывисто дышал. От него пахло бриллиантином и перегаром.

– Ну вот, – говорил он. – Я тебя люблю, ты же знаешь, но ты так меня злишь. Тебе не следовало так меня злить.

Крохотные огоньки, много-много, а за ними – Пиппин. Он обернулся и вроде бы впервые ее заметил…

Генри внес ее по лестнице, чудовищный жених с невестой на руках, и заботливо уложил в постель. Надо сделать это самой. Все вдруг стало просто и ясно. Она сама, Вивьен, – последнее, что в ее силах отнять у Генри. Он снял с нее туфли, аккуратно расправил волосы на подушке.

– Твое лицо. Твое прекрасное лицо. – Он поцеловал тыльную сторону ее ладони. – А теперь отдыхай. Когда проснешься, тебе будет лучше. – Генри коснулся губами ее уха. – И не волнуйся больше из-за Джимми Меткафа. Я все уладил. С ним разобрались: он мертв, гниет на дне Темзы. Больше он между нами не встанет.

Тяжелые шаги, звук закрываемой двери, щелчок ключа в замке.

Пиппин махнул рукой, то ли приветственно, то ли призывно, и Вивьен рванулась к нему…

Она пришла в себя часом позже, все в той же спальне дома номер двадцать пять по Кемпден-гроув. Солнце светило в окно, и Вивьен торопливо закрыла глаза. Боль пульсировала в висках, в глазницах, в затылке. Вся голова была как переспелая слива, упавшая с высоты на каменные плиты. Вивьен лежала пластом, силясь вспомнить, что произошло и отчего ей так больно.

Воспоминания приходили волнами, мешаясь, как обычно, с образами бегства через туннель. Их вынести было тяжелее всего – ощущение высшего счастья, более яркого, чем реальность, бесконечно манящего и желанного…

Вивьен, морщась, двинула руками и ногами поочередно, проверяя, сможет ли встать. Это входило в ритуал: к возвращению Генри она должна «оклематься»; он не любил, когда она отлеживается слишком долго. Ноги вроде бы были целы. Хорошо – когда она прихрамывает, Генри сердится. Руки в синяках, но не сломаны. Скула пульсировала, в ухе по-прежнему стоял звон, половина лица горела. Странно. Обычно Генри не бил ее по лицу, чтобы не оставлять заметных следов. Вивьен – его сокровище, и ему неприятно думать, как она его разозлила, как плохо себя вела. Пусть синяки остаются под одеждой, напоминанием Вивьен, как сильно муж ее любит – он бы не поднял руку на женщину, если бы не обожал ее с такой силой.