Сколько лет мисс Дегрут на самом деле, как вы думаете? Выглядит на шестьдесят, не больше, правда? Насколько я помню, она была здесь всегда — порядочный срок, если посчитать, — а ведь она поступила сюда задолго до меня. Так что можно представить, как старо это вот пятно на потолке, — она утверждает, что пятно уже было, когда она здесь появилась. Да, эта чертова клякса на штукатурке. Протечка. Дождь просачивается сквозь кровлю, понимаете? Но они этого не замечают. Я годами слежу за ними — их пальцем не заставишь пошевелить. Мисс Дегрут утешает меня, говорит, ремонт вот-вот начнется, но они ничего не делают. Мисс Дегрут клякса — то есть на самом деле это пятно от воды — напоминает страну на карте, не могу вспомнить какую, но у нее в памяти возникают географические ассоциации. Развитое у нее воображение, вы не находите? Может быть, какой-то остров? Например, Тасмания. Или Занзибар. Мадагаскар? Нет, в самом деле не помню. Я слышал недавно, что Мадагаскар теперь называют иначе. Странно, неужели это правда? Трудно представить мир без Мадагаскара. Хотя, конечно, это не так уж важно.
Пятно на потолке растет и темнеет год от году. Большое ржавое пятно с неровными краями. Как то другое пятно, пятно над его кроватью. Черт, как же я забыл об этом! Вы же никогда не видели, наверное, того пятна, но — можете мне поверить — это пятно в этой комнате действительно похоже на то пятно в той комнате. Только мне оно ничуть не напоминает какую-то страну на карте, как внушает мисс Дегрут, оно мне напоминает… можете считать меня психом, но мне оно напоминает лицо. Да, точно — лицо. Видите, глаза, вот здесь, эти два кружочка? А пониже — нос. А тут рот, гляньте, он улыбается краешком губ. Утренняя радость, вот что в этой улыбке. Лицо похоже на… нет, ни на кого оно не похоже, а то вы точно скажете, что я псих.
Не по сезону сухо в этом году. Который месяц нет дождей, пятно совсем не растет. Но оно вырастет, уверен. Это неизбежно. Смерть, налоги и чертово пятно. Полагаю, если бы это зависело от мисс Дегрут, она бы справилась с пятном, но я убедился, что мисс Дегрут не пользуется здесь большим влиянием. Станут они заботиться о пятне на потолке ради моего удовольствия! Ради моего неудовольствия, лучше сказать. Я недоволен здешними условиями. Почему? Спросите мисс Дегрут, она объяснит. Смешная, веселая, беспомощная мисс Дегрут. (Сколько ей может быть лет? Я даже не знаю ее имени: Хильда? Ольга?) Уверен, рано или поздно весь потолок станет одним большим рыжим пятном — если я проживу достаточно долго. И потом все обрушится прямо на меня. Одно утешает: так долго мне не прожить.
Вечереет. Видите кусочек неба за окном? (Если, конечно, можно что-нибудь разглядеть сквозь это окно — такое оно грязное.) Но я вижу немного неба. Сиреневое, аметистовое, розовато-лиловое… индиго, может быть, такой голубовато-пурпурный оттенок, как бы слегка выгоревший. Все эти цвета, смесь всех цветов сразу, которую я различаю сквозь пыльное стекло, геометрически точно разделенное на девять прямоугольников крепкими черными прутьями, лежа тут, на койке, уставясь на крохотный кусочек неба (мисс Дегрут считает, что мне полезно лежать здесь, наверху, глядя на крыши и дымовые трубы; может быть, она права. Отсюда видно луну, когда она восходит. Да, я уверен, что различаю лунный свет). Сирень. Аметист. Или лаванда, роза, может быть. Лежа здесь, я наблюдаю, как свет постепенно блекнет, сгущается, — дрожащий, переливчатый свет. Сумеречный, если вы не против поэтических выражений. Нет, я не поэт, ни в коей мере. В нем была поэзия, уверен, но вовсе не потому, что его воображение было сильнее моего. Скоро придут сумерки, и только потом станет совсем темно. Самое одинокое время суток для меня, так болезненно, медленно оно тянется, пока не опустится ночь. То, что французы называют l'heure bleue, время особенной праздничности, веселости, bonhomie — того, что мне совсем недоступно; люди за аперитивом деловито планируют вечерние развлечения: пирушки, свидания, флирт — светлые девичьи фигурки, трепещущие в предвкушении, заполняют бульвары, мерцают в пурпурной полутьме, их отражения колышутся в лужицах света.
Знаю, что вы сейчас думаете: безумие. Вы думаете: «Он никогда не был в Париже». Вы правы. Никогда. Но ведь на первом этаже в гостиной есть телевизор, и иногда в хронике показывают сцены из жизни Парижа. И я читал книги, видел фильмы. Остальное — мое воображение, согласен. Мисс Дегрут не влияла на меня в данном случае, так же как и он. Да, я нигде не бывал и никогда не побываю. Боюсь, никогда не покину этот маленький, отлично организованный мирок, в котором обитаю. Уединенное место, скажете вы. И опять вы правы. Увы, что тут поделаешь! Я утратил… что? Что это — то, без чего я испытываю чувство потери? Смутное ощущение несчастья, почти недомогание. Думаю, что каким-то странным, ужасным образом я утратил — его.
Ужасное место. Ненавижу его. Пар рычит в радиаторах, раковины заросли ржавчиной, потолок, как я уже говорил, протекает. Обычно в это время года здесь куда холоднее — холодно, тоскливо, гнусно; суровое местечко. И тихое! В прежние времена даже с такой верхотуры можно было услышать звон трамваев; теперь трамвайную линию убрали, а автобусы шумят куда меньше. Раньше я наблюдал за трамваями; я все вспоминал ту песенку, что сразу напоминала мне про них. Но и трамваев я лишился. Теперь мне здесь вообще нечем заняться. Другие обитатели смеются надо мной, нарочно называют меня неправильным именем, не моим, это ужасно. Нет, я не жалуюсь на жестокое обращение, по крайней мере,
