Хаос - [26]
— Нашу? Мы?
— Я говорю с точки зрения евреев вообще. Но и конкретно о нас. Нам, сделавшим последний шаг и открыто отказавшимся от всего, что давно потеряло смысл, тем более требуется отстаивать свою позицию. Вот смотри, для Бандмана ты теперь сделался евреем, мне всеми способами приходится доказывать, что действительно порвал с еврейской общиной. Я сегодня чуть ли не завидовал Хиршу и Магнусу, которые свободно и без оглядки могут отстаивать свою точку зрения.
— Да? Они так и выступали?
— Ну, ты же знаешь Магнуса! Но, как бы то ни было, проголосовали они за Кайзера. Правда, при этом чуть было не вцепились друг другу в волосы, — не удержавшись, хихикнул председатель.
— Кто?! Хирш и Магнус?
— Именно! Каждый, естественно, владеет единственно верным взглядом на иудаизм. И каждый прочит истинно действенную панацею от всех недугов и страданий еврейства.
— Напоминает спор врачей у Мольера! Помнишь, там в конце назначают радикальное средство: лечение святой водой?
— Да, все они шарлатаны! Веры требуют. Веру им подавай! Что само по себе уже абсурд. Человек не может заставить себя во что-то верить. Это же прямой путь к лицемерию! И ведь оба в конечном итоге интеллигентные, думающие люди. Одному Богу известно, что там сидит у них под черепушкой!
— Должно быть, нечто конкретное.
— Должно, а они со всеми потрохами погрязли в своих абстракциях. Вот я должен верить, а не верю! Должен носиться с этими «райскими яблоками», а мне они пустое место! По какому праву эти люди ставят кому-то в упрек, что эти вещи для человека больше ничего не значат? И он без всякой вины просто отходит от этого?
— Возможно, потому, что кроме религии и церемониальных законов не остается больше ничего еврейского? Возможно, тут причина?
— Ну, хоть в этом-то Хирш и Магнус сошлись, что иудейство есть религия и ничто иное!
— Но чтобы она была защищенной государством религиозной организацией — наверное, в этом острота вопроса!
— Так мы благополучно скатимся к логике господ сионистов и будем воспринимать ее всерьез! Во всяком случае, я рад, что мы покончили со всем этим.
— А мы покончили? Тебе не приходит в голову, что раньше мы не заводили разговоров о евреях и еврействе, а теперь все чаще? Думаю, в прежние времена ты и внимания бы не обратил на то письмо, которое получил сегодня.
— Ах, это просительное письмо! А где оно, кстати?
— Я его припрятал. Надо подумать, может, как раз теперь есть повод послать просителю марок десять.
— Ты?.. Ты совсем рехнулся?!
— Не знаю. У меня такое чувство, будто я этому человеку, а точнее сказать, еврею, некоторым образом остался должен. Так сказать, окончательный расчет.
— Слышать не желаю! Оставь эти сентиментальные глупости навсегда! — рассердился председатель ландгерихта. — Пора это прекратить! Все связи разорваны, уясни себе! Не хватало еще, чтобы ты повесил нам на шею поляков! Я по горло сыт «сладким душкой» Магнусом и сумасбродным профессором! Первого же грязного попрошайку — посмей еще кто к нам обратиться! — я без зазрения совести передам в руки полиции. И позабочусь о том, чтобы мой дом очистился от евреев — и без возврата!
— Ладно. Но с рынком этрогов я все-таки разберусь дома! — улыбнулся Хайнц, укладывая подшивку документов в свою папку. — До встречи, папа!
Забота о спасении душ
— Мой дорогой господин Кайзер, — доктор Магнус благосклонно рассматривал посетителя через кипы солидных книг, громоздившихся на письменном столе. — Я пригласил вас к себе, чтобы сообщить радостное известие. Попечительский совет уполномочил меня довести до вашего сведения, что утвердил вас стипендиатом по запросу вашего отца, моего уважаемого коллеги. Первоначально на один учебный год. Ежели вы и в дальнейшем, в чем я не сомневаюсь, предоставите документы об отличной успеваемости и оправдаете оказанное вам доверие прилежностью, благочестием и добродетельным образом жизни, то стипендия будет вам гарантированно продлена до окончания учебы. Примите мои искренние поздравления.
— Сердечно вам благодарен, господин раввин, — нерешительно ответил молодой человек, явно чувствующий себя дискомфортно в своем черном сюртуке и желтых башмаках.
— Я выдержал ради вас настоящую битву, — сказал доктор Магнус, одновременно останавливая жестом излияния благодарности. — Должен заметить, положение у меня было не из легких. Но я не оставлял мысли о вашем уважаемом родителе и говорил себе: «Ты должен добиваться всеми силами!» И я добился. Разумеется, профессор Хирш также отдал свой голос за вас, но, честно признаться, исход сражения зависел в конечном итоге от меня. Не скрываю сего факта, поскольку горжусь этим. Я решительно перешагнул через давние привязанности и пожертвовал несколькими часами моего времени. Но такова уж наша участь! Становишься невольником своего призвания!
— Мне страшно жаль, господин раввин, если из-за меня…
— Становишься рабом! Особенно здесь, в Берлине! Вашему отцу хорошо в его идиллической маленькой общине в уютных ландшафтах южной Германии. А здесь, на суровом севере, в холодном каменном городе! Там у него вся община на виду, он знает каждого и получает радость от своей деятельности. А здесь! Вот, например, завтра мне предстоит погребение консула Михельсберга, которого я при жизни не знал, а то, что о нем слышал, не вызывает умиления. Но что делать! И в таких случаях надо уметь находить правильные слова. К тому же, по слухам, будет присутствовать его племянник, лейтенант — конечно, крещеный! Но и тут следует соблюдать тактичность. А послезавтра — бракосочетание в «Четырех временах года». Все приезжие, из Бремена, по-моему — точной информации у меня пока нет. Но в любом случае, люди состоятельные, и торжественные слова в духе сельской идиллии там не годятся… Видите, какая занятость? Все хотят ко мне… Именно что раб!
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.
Повесть Израиля Меттера «Пятый угол» была написана в 1967 году, переводилась на основные европейские языки, но в СССР впервые без цензурных изъятий вышла только в годы перестройки. После этого она была удостоена итальянской премии «Гринцана Кавур». Повесть охватывает двадцать лет жизни главного героя — типичного советского еврея, загнанного сталинским режимом в «пятый угол».
В книгу, составленную Асаром Эппелем, вошли рассказы, посвященные жизни российских евреев. Среди авторов сборника Василий Аксенов, Сергей Довлатов, Людмила Петрушевская, Алексей Варламов, Сергей Юрский… Всех их — при большом разнообразии творческих методов — объединяет пристальное внимание к внутреннему миру человека, тонкое чувство стиля, талант рассказчика.
Впервые на русском языке выходит самый знаменитый роман ведущего израильского прозаика Меира Шалева. Эта книга о том поколении евреев, которое пришло из России в Палестину и превратило ее пески и болота в цветущую страну, Эрец-Исраэль. В мастерски выстроенном повествовании трагедия переплетена с иронией, русская любовь с горьким еврейским юмором, поэтический миф с грубой правдой тяжелого труда. История обитателей маленькой долины, отвоеванной у природы, вмещает огромный мир страсти и тоски, надежд и страданий, верности и боли.«Русский роман» — третье произведение Шалева, вышедшее в издательстве «Текст», после «Библии сегодня» (2000) и «В доме своем в пустыне…» (2005).
Роман «Свежо предание» — из разряда тех книг, которым пророчили публикацию лишь «через двести-триста лет». На этом параллели с «Жизнью и судьбой» Василия Гроссмана не заканчиваются: с разницей в год — тот же «Новый мир», тот же Твардовский, тот же сейф… Эпопея Гроссмана была напечатана за границей через 19 лет, в России — через 27. Роман И. Грековой увидел свет через 33 года (на родине — через 35 лет), к счастью, при жизни автора. В нем Елена Вентцель, русская женщина с немецкой фамилией, коснулась невозможного, для своего времени непроизносимого: сталинского антисемитизма.