Горький мед - [19]

Забившись в этот темный угол в доме Гуртовых, где отовсюду доносились голоса подвыпивших гостей, она чувствовала себя так, словно во всем мире была одна. Еще вчера она понятия не имела, что такое одиночество. Рядом с ней было так много родных и близких людей — и мать, и отец, и Жорка, и множество подружек и просто знакомых в поселке, — что, если бы она и захотела представить себя одинокой, у нее бы ничего не вышло. И вот все осталось по-прежнему, нет только отца — и вся ее жизнь перевернулась. Сама еще не сознавая этого, она страшно повзрослела за этот день — и все вокруг стало иным. Вся прежняя жизнь словно бы обломилась и сразу же ушла в далекое прошлое — а впереди разверзлась иная жизнь, безжалостная и горькая прямо с порога. И все то, что окружало ее в прежней жизни, в этой новой стало иным: близкое стало далеким, родное — чужим…

Даже с матерью горе не соединило, а разделило ее. Мать все время была рядом, но в неотступной людской суете им ни разу не удалось сойтись, обняться, поплакать вместе — и в этом тоже было что-то ужасное, чего раньше не бывало и быть не могло.

Со вчерашнего дня будто сломался правильный ход ее жизни, что-то путаное, ужасное, темное подхватило и понесло ее. Люди были кругом, много людей, но в безнадежном ее отчаянии никто не мог ей помочь. Лишь однажды в ней что-то встрепенулось с надеждой. Это днем, когда раздались гудки и ей сказали, что Жора за ней приехал. Ей почудилось, он явился за тем, чтобы спасти ее, защитить, увезти от этого кошмара. Как она могла забыть, что есть еще надежда, есть он, ее жених, ее муж, который станет защитой, с которым ведь не страшно было на улице в самую темную ночь никогда. Но, увидев его среди других парней возле свадебной машины, увидев жалкого, опухшего со вчерашнего перепоя и не протрезвевшего еще до конца, она вдруг с ужасом повяла, что ошиблась, что Жорка не тот, совсем не тот, к кому с надеждой устремилась она. Глядя по-телячьи глуповато, он забормотал растерянно: «Вот не повезло-то, а?.. Дядь Вань-то… Вот же невезуха!..» — и больше ничего не смог ей сказать. Все стремительно и неотвратимо менялось вокруг нее в опрокинувшемся мире, и в безысходности она покорилась, больше не надеясь ни на что. И, стоя в загсе перед этой женщиной с лентой через плечо, почти теряя сознание от слабости, ощущая в груди то томящий жар, то ледяной холод, она не протестовала, все терпела как неизбежное, хотя уже не понимала, зачем рядом с ней этот парень, с которым она несколько раз танцевала в клубе, который ее провожал, развлекал хохмами, но которого она почти не знает и который не нужен ей. Все отныне шло путано и нелепо — из загса ее увезли вместе с этим парнем в чужой дом, где собралось есть и пить множество народу. За столом она не пила и Жорку попросила не пить, но он выпил первый бокал шампанского, сказав, что неудобно перед гостями, а потом с дружками нарезался водки, которую они, перемигиваясь, подливали ему в бокал с шампанским под столом. Она видела, но ей было уже все равно. А потом началась тошнота…

В полночь, когда музыка уже утихла и веселье в доме чуть улеглось, хотя пьяный гомон оставшихся ночевать гостей еще доносился, Жорка постучал в дверь. Он стучал и бубнил до тех пор, пока Люба не открыла.

— Ну, чего… чего ты, Любистик? — ласково забормотал он, пытаясь обнять. Он был пьян вдребезги.

— Не смей меня так называть! — взвизгнула она. — Ты… ты!.. — она хотела бросить ему в лицо что-то оскорбительное, но новый приступ тошноты спутал мысли, заставил стиснуть зубы.

— Я понимаю, переживаешь… — забормотал Жорка. — Эх, дядь Вань, дядь Вань!.. Вот невезуха!.. — Он пьяно помотал головой, пригорюнившись. — Это же надо, а!..

На этом он иссяк, только мотал головой и вздыхал. Потом двинулся нетвердой походкой к кровати, сел на нее. Мягкий арабский матрас сильно прогнулся под ним, скрипнув пружинами… Жорка слегка покачался на нем, удивляясь его упругости.

— Не фига себе ложе! — приговаривал он. — Ты посмотри, какую кровать маман отхватила!.. — И, продолжая слегка подпрыгивать на пружинах, с пьяной ухмылкой хлопнул рядом с собой. — Иди сюда, обновим…

Тошнота усиливалась, страшно хотелось пить. Люба подошла к туалетному столику, на котором был поднос с бутылками, налила себе минеральной воды, с жадностью сделала два глотка. Жорка поднялся и сзади крепко обнял ее за талию.

— Пойдем спать, Любистик, — дыша перегаром, зашептал он. — Обновим матрас…

Его рука неловко зашарила по ее животу, по груди, возбудившись, он потянул ее на кровать. Падая, Люба вывернулась и с ненавистью, с ожесточением, не глядя, наотмашь ударила его по лицу. Жорка от неожиданности выпустил ее. Из носу у него показалась кровь. Он машинально слизывал ее с ошеломленным видом. Потом взял со спинки кровати свадебное полотенце с петухами, приложил к лицу. На полотенце расплылись неровные красные пятна.

Забившись в своем углу, Люба с каким-то странным напряженным интересом следила за ним: что он сейчас сделает?.. Он остановил кровь, потом, смочив кончик полотенца, вытер лицо перед зеркалом.

— Ну, ты сильна, — пьяно усмехнулся он. — Вон как губа распухла! — Он попытался вывернуть себе губу и рассмотреть ее изнутри в зеркало. Потом успокоился, даже повеселел. Налил ей и себе шампанского — бутылка стояла там же, на туалетном столике. — На, хлебни! — протянул.