Что–то случилось, а что — непонятно.
Внезапное головокружение, короткий обморок — и странная легкость во всем теле, но легкость неприятная, тоже какая–то обморочная… Было неудобно, тесно, словно в чужой, не по размеру одежде. Сознание затуманилось — не мог бы даже сказать, спит он сейчас или бодрствует, не понимал, где он и что с ним.
Это случилось только что, несколько мгновений назад, но нужно было напрячься, чтобы припомнить, восстановить…
…Он возвращался с работы. Уже подходил к дому… На вершине старого дуба, на голых, корявых сучьях его темными комками, едва различимыми в сумерках, сидели вороны… Чем–то встревоженные, они раскричались там. Непроизвольно он поднял голову и увидел прямо перед собой крепкую узловатую ветку дуба, росшую перпендикулярно стволу. Неудержимо вдруг захотелось подпрыгнуть и ухватиться за нее… Он подпрыгнул…
И вот сидел теперь на этой ветке, испытывая головокружение, чувствуя какую–то болезненную легкость во всем теле, неприятную ему. Зачем взобрался на дерево, с чего ему «в голову взбрело — этого Вранцов и сам не мог понять. Вроде бы и кружки пива не выпил сегодня, а перед глазами, как у пьяного, все плыло.
Почти стемнело уже, и в доме, во всех подъездах его, беспрерывно хлопали двери — соседи шли с работы домой. В осенних сумерках окна освещались одно за другим, приоткрывая взгляду со стороны свой потаенный квартирный мир. Мальчишки с криком, азартно толкаясь, гоняли по двору резиновый мяч. Лопоухий мохнатый щенок прыгал, метался между ними, тявкая от восторга.
Никто не заметил Вранцова, не обратил на него внимания. И хорошо, что не замечали. «Что это со мной? — приходя в сознание, встревожился он. — Залез на дерево посреди двора, да еще рядом с домом. Чушь какая–то, сдвиг по фазе! Увидят — засмеют…»
Он хотел спрыгнуть, глянул вниз — но показалось высоковато. Хотел опереться о ствол, потянулся к нему, но сбоку с сухим треском и шелестом развернулось что–то темное. Он глянул и обомлел: вместо руки справа торчало нечто широкое и жесткое, в перьях, похожее на крыло. Глянул налево — и там крыло, только полуопущенное. «Отвратный сон, — тоскливо подумал он. — Гнусь какая–то!.. Не нужно было переедать за ужином. И без того уже нервишки пошаливают — каждую ночь эти мерзкие сны…»
Он сделал усилие, чтобы проснуться, заворочался на ветке, но проснуться не удалось. Что–то темное и длинное торчало перед глазами, мешая смотреть. Он свел глаза к переносице — это был клюв. Вместо ног у него оказались короткие чешуйчатые лапы с кривыми когтями, вцепившимися в дубовую кору.
«Хватит! — не слыша своего голоса, беззвучно закричал он. — Все! Все! Я уже не сплю!..» Оставалось последнее усилие, чтобы очнуться, еще какой–то миг, но окончательно прийти в себя он не мог.
«Надо спрыгнуть на землю, — вдруг осенило его. — Пока сидишь на этой дурацкой ветке, поневоле чувствуешь себя птицей».
Прыгать было высоковато. Он неуверенно потоптался на ветке, раз–другой непроизвольно взмахнул крыльями, примериваясь, и наконец неуклюже подпрыгнув, спланировал на пожухлую осеннюю траву… В тот же миг с оглушительным лаем на него бросился прыжками огромный лохматый пес, ростом с теленка. В ужасе, не помня себя, Вранцов кинулся бежать, из горла вырвалось дикое: «Кар–р–р!..», и, суматошно замахав крыльями, он сам не заметил, как взлетел на дуб.
Опомнившись, он увидел сверху, что напугавшая его собака была тем самым мохнатым щенком по кличке Тимка, с которым ребята играли во дворе. Щенок прыгал внизу под деревом и, задирая голову, звонко тявкал на него. Мальчишки сбежались, окружили Вранцова, стали показывать на него пальцами и швырять мячом. С негодованием увидел он среди них своего Борьку, который без шарфа на холоде и в расстегнутом пальто азартно вместе со всеми швырял в него мяч. Но мяч ударялся о ветки, не долетая. Тогда один из мальчишек запустил в него каким–то прутом. Хлипкая на вид хворостина стремительно выросла, взметнувшись снизу вверх, и над головой просвистела уже внушительной дубинкой… С резким невольным карканьем он взлетел и, сделав широкий полукруг над двором, сел на самую верхушку тополя в стороне. Мальчишки сразу потеряли к нему интерес — они снова принялись гонять мяч, а щенок с дурашливым лаем помчался за ними.
Немного отойдя от этого дикого, какого–то животного испуга, Вранцов вспомнил, что так и не проснулся еще, что этот идиотский кошмар все еще продолжается. Нужно было сейчас же избавиться от него — но как, если цепкое наваждение не отпускало? По–прежнему перед глазами у него торчал омерзительный черный клюв, а вместо ног какие–то чешуйчатые лапы. «А вдруг это на самом деле? — ужасом пронзило его. — Вдруг это не сон?..» Он готов был уже закричать от отчаяния, но взял себя в руки. «Спокойно, без паники!.. — шептал он себе. — Обыкновенный кошмар. Сейчас он пройдет. Но не сразу — надо потерпеть, переждать… Уже просыпаюсь — ведь сознаю же себя, мыслю по–человечески… Просто не сразу — это переход между явью и сном…» Он замер в ожидании, даже постарался расслабиться, насколько мог, успокоить нервы, но нелепый этот сон не прерывался, оставался с ним.
