Горький мед - [18]

— Ах, вот как! — вскинулся опять Геннадий. — Так вот вы какие, Гуртовые!.. Интересная у нас родня завелась, — обернулся он к жене. — Человек умер, а у них пир горой. Лишь бы не свой, значит. Так, что ли?!. А горе близких? Вы же надругались над ним!

Он вспомнил вдруг и сам о куреве, нервно зашарил по карманам, достал мятую пачку «Явы», сунул сигарету в рот. Опять зашарил по карманам в поисках спичек. Копысов быстро достал красивую никелированную зажигалку, выщелкнул голубой язычок пламени и протянул Геннадию, прикрывая от сквозняка левой рукой. Геннадий поморщился и, смяв в кулаке сигарету, отбросил ее в сторону. Копысов усмехнулся, погасил зажигалку и спрятал в карман.

За окном танцевальную музыку уже давно сменила Алла Пугачева. «Жизнь невозможно повернуть назад, — убежденно пела она. — И время не на миг не остановишь!..»

— Нельзя же так! — горячился Геннадий, обращаясь уже не к Копысову, а ко всем сидящим здесь. — Ведь тут всё, всё должно отступить! Ведь жизнь человека оборвалась. Неужели не понимаете?..

— Откуда у нас понятие? — делаясь вдруг пьяноватым, усмехнулся Копысов. — Мы люди темные, в столицах не обучались, лаптем щи хлебаем, — подмигнул он мужикам. — Только ведь и до нас кое-что доходит. Телевизор смотрим, радио слушаем, развиваемся помаленьку… Старые обряды везде устарели, теперь новые обряды вводятся. Диалектика, так сказать, закон отрицания отрицания… Удивляюсь я вам, — польщенный молчаливой поддержкой слушателей, сказал он. — Всю жизнь учитесь, а простых вещей не разумеете. Поближе к жизни надо быть, поближе к народу…

— Диалектика?.. — переспросил Геннадий, внимательно вглядываясь в него. — Диалектика, значит…

— Да ты не спорь с ним, — с пьяной фамильярностью сказал Геннадию один из мужиков. — Он у нас кого хошь переспорит, он такой…

Это прозвучало насмешливо и покровительственно, будто намек, что он со своей ученостью проигрывает в споре и лучше бы ему не позориться дальше. Но Геннадий только взвился от этих слов.

— Да вы что?! Для вас есть хоть что-нибудь святое? Во что ж вы веруете, что уважаете?..

— Ишь ты, о вере заговорил, — засмеялся тот же пьяный мужик. — Ты бы нам лучше лекцию атеистическую прочитал, если ты столичный кандидат. А то о вере толкует. То-то, я смотрю, интеллигенция наша длинные волосы да бороды поотращивала — от попов не отличишь.

— Если разобраться, — уверенно заявил Копысов, — старые обычаи связаны с суеверием, с религией. А кто нынче верят? Одни старые бабки. Сейчас попросту, без суеверий все делается. Умер человек — ну, значит, нет его. Нигде нет, ни здесь, ни там… Ну, горе, конечно, кто говорит. Ближние родственники убиваются. А остальные приходят больше выпить на поминках да пообщаться. Скажи, что без выпивки дело будет — мало кто и на похороны придет.

— Черт знает что! Смердяковщина какая-то! — пожал плечами, обращаясь к жене, Геннадий. — Удивительный тип! Этакий прагматик из толпы.

— Я не знаю, какой я там прагматик или математик, — обидчиво ответил Копысов. — Но я всякой этой туфты, — он неопределенно покрутил в воздухе растопыренными пальцами, — не люблю… — И опять трезвея, пронзительно глянув льдистыми своими глазками, заявил: — Мы ученых слов не знаем, но и похороним и поженим как надо. Без туфты, а все сделаем. Так-то, дорогой товарищ!

— Ну, я вам не товарищ! — огрызнулся кандидат.

— Напрасно брезгуете, напрасно… Мы, если разобраться, может, не хуже вас…

Тут распахнулась дверь, на веранду шагнул с подносом в руках элегантный, во фраке с «бабочкой», все с тем же безупречным пробором ресторанный официант. На подносе густо стояли вазочки с мороженым и бокалы с напитками.

— Это что такое? — опешил Геннадий.

— Прошу! Пломбир, крем-брюле… Шампанское, апельсиновый сок, — профессиональным любезным тоном предлагал официант, обнося гостей десертом.

Мужики дружно начали гасить окурки, давя их в пепельнице корявыми пальцами, а после разобрали вазочки и запотевшие фужеры с шампанским.

— О, времена, о правы! — отмахнувшись от мороженого, повернулся к жене Геннадий.

— А что, наше время — хорошее время, — облизывая ложечку, сказал один из гостей. — Мы своим временем довольны.

— Нынче красиво жить не запретишь! — хохотнул ему в тон другой.

— Черт знает что! — пожал плечами Геннадий. — Куда мы попали? Прямо как у Брейгеля — то ли мещанская свадьба, то ли пир Валтасара…

Он продолжал возмущаться, негодовать, но с ним уже никто не спорил и никто его не слушал, кроме грустной жены с ненужным букетом в руках.

9

Убежав из-за свадебного стола, Люба заперлась в темной спальне. Жорка постучался было к ней, но она крикнула из-за двери: «Уйди!» — и он, потоптавшись немного, ушел к ребятам во двор. Сжавшись в комок, словно прячась ото всех, она забилась в угол между кроватью и платяным шкафом. Какой-то особый запах витал здесь в спальне, и она не сразу поняла, что это пахнет свежим лаком и полировкой новый арабский гарнитур, который Дора Павловна уступила им на их брачную ночь. Половину комнаты занимала широченная кровать с инкрустациями, рядом, до самого потолка, громоздился шкаф с антресолью, а напротив оловянно мерцал в темноте трельяж с туалетным столиком. От этих вещей и исходил этот странный запах, который был неприятен ей, усиливая тошноту. Но деваться некуда. Дом полон гостей, а видеть их было еще противнее.