Горизонты исторической нарратологии - [91]
Итог нарративных построений зрелого Чехова, по мысли Витторио Страды, «одновременно четкий и двусмысленный: четкий потому, что полюс подлинного положителен по отношению к неподлинному, но этико-интеллектуальное содержание и того и другого проблематично, и ни герои, ни рассказчик не в состоянии решить проблему»[395].
Неоднозначность чеховских концовок порой расценивается интерпретаторами как ироническая авторская дискредитация легковесного оптимизма героев. При этом повествователь мыслится все-ведающим, каким он представал в нарративах XIX столетия. Между тем, чеховский рассказчик лишь выявляет некоторый спектр вероятности дальнейшего течения жизни. Он принципиально не может знать, как данная история завершится.
В юношеской пьесе «<Безотцовщина>» Чехов устами персонажа Глагольева рассуждал о «выразителе современной неопределенности», о «русском беллетристе», который «чувствует эту неопределенность», который «не знает, на чем остановиться»[396]. Зрелый Чехов не то, чтобы «не знает», – он не считает для себя возможным вносить собственную определенность в жизнь, самоопределяющуюся экзистенциальным выбором каждого своего субъекта.
Сказанное отнюдь не означает, что рассказы Чехова можно читать, как кому вздумается. Коммуникативная интенция «правильно поставленного вопроса» не ведет к разрушению инстанции внутреннего (имплицитного) адресата, как это случается в постмодернистских практиках письма. Не лишая читателя внутренней самостоятельности, чеховская наррация формирует для него некоторую анфиладу инициативных прочтений. Инстанция читателя ответственно включается в коммуникативное событие произведения как невербальная (когнитивная) составляющая его текста. Упрощенно говоря, оптимистически настроенный читатель получает возможность наделять чеховский текст позитивной завершающей значимостью, а настроенный пессимистически – негативной.
В зрелых чеховских рассказах обнаруживается некоторый потенциал диалогического расширения смысла: вероятностное соотношение неопределенностей. Формируется разноголосие взаимодополнительных прочтений, тяготеющих к различным аттракторам, в частности, анекдотического и притчевого прочтений. Такова дивергентная стратегия чеховских повествований в отличие от полифонически конвергентной в романах Достоевского.
Однако дивергентность нарративной стратегии легко может оборачиваться провокативностью, может становиться деструктивной, что нередко происходит с постмодернистскими текстами, предлагающими хаос в качестве диегетической картины мира. В «Чапаеве и Пустоте» Пелевина разыгрывается изысканная интерференция советского анекдота и буддийской притчи, однако нельзя сказать, чтобы данный текст взывал к ответственной самости (совести) читателя. В данном случае взаимоналожением двух стратегий разрушается всякая стратегическая основа нарративности, что позволяет говорить о «минус-стратегии» (по аналогии с понятием «минус-приема»).
Заключение
Все нарратологические проблемы, обсуждаемые в этой книге, значимы не только для литературы, но и гораздо шире – для функционирования многообразных нарративных практик в истории человеческих сообществ. В художественной словесности они лишь проявляются наиболее интенсивно и показательно.
При этом все нарратологические категории, так или иначе, причастны к интегративной категории нарративных стратегий, что делает стратегии рассказывания центральным предметом внимания при историческом подходе к изучению нарративных практик.
Так, четыре рассмотренные выше нарративные картины мира последовательно принадлежат различным историческим ступеням того ментального процесса, который Веселовский называл «развитием личности». При этом они бывают востребованы и продолжают актуализироваться до сего дня. Обычно такая актуализация происходит в силу тех или иных факторов помимо воли самого писателя, который, по большей части, ориентируется на повествовательные искания своего времени.
Поэтому при изучении литературы и других практик рассказывания историй принципиальное значение принадлежит обнаружению базовой картины мира, как и выявлению доминантного этоса – в качестве определяющих аспектов «генетического кода» того или иного нарративного произведения.
Богатство поэтики шедевров художественности приковывает наше внимание к их уникальности, нередко заслоняя фундаментальные характеристики их нарративной стратегии. Особенности вербализации нарратива, фокализация диегетического мира, постановка нарратора, модальность его свидетельствования и нарративные фигуры текстопорождения, идентичность персонажей, нарративная интрига составляют более поверхностные, вариативные характеристики повествовательных текстов. На них в первую очередь обычно и направляется нарратологический анализ.
Однако историческая нарратология требует дальней ретроспективы. В этой ретроспективе, о чем в свое время размышлял А.Н. Веселовский, разнообразие индивидуальных проб эволюции скрадывается и редуцируется до относительно немногих продуктивных формул. Они-то и есть настоящие стратегии нарративного мышления, остальные параметры составляют тактическое многообразие нарративного письма.
Исторический контекст любой эпохи включает в себя ее культурный словарь, реконструкцией которого общими усилиями занимаются филологи, искусствоведы, историки философии и историки идей. Попытка рассмотреть проблемы этой реконструкции была предпринята в ходе конференции «Интеллектуальный язык эпохи: История идей, история слов», устроенной Институтом высших гуманитарных исследований Российского государственного университета и издательством «Новое литературное обозрение» и состоявшейся в РГГУ 16–17 февраля 2009 года.
Вниманию читателей предлагается первое в своём роде фундаментальное исследование культуры народных дуэлей. Опираясь на богатейший фактологический материал, автор рассматривает традиции поединков на ножах в странах Европы и Америки, окружавшие эти дуэли ритуалы и кодексы чести. Читатель узнает, какое отношение к дуэлям на ножах имеют танго, фламенко и музыка фаду, как финский нож — легендарная «финка» попал в Россию, а также кто и когда создал ему леденящую душу репутацию, как получил свои шрамы Аль Капоне, почему дело Джека Потрошителя вызвало такой резонанс и многое, многое другое.
Книга посвящена исследованию семейных проблем современной Японии. Большое внимание уделяется общей характеристике перемен в семейном быту японцев. Подробно анализируются практика помолвок, условия вступления в брак, а также взаимоотношения мужей и жен в японских семьях. Существенное место в книге занимают проблемы, связанные с воспитанием и образованием детей и духовным разрывом между родителями и детьми, который все более заметно ощущается в современной Японии. Рассматриваются тенденции во взаимоотношениях японцев с престарелыми родителями, с родственниками и соседями.
В монографии изучается культура как смыслополагание человека. Выделяются основные категории — самоосновы этого смыслополагания, которые позволяют увидеть своеобразный и неповторимый мир русского средневекового человека. Книга рассчитана на историков-профессионалов, студентов старших курсов гуманитарных факультетов институтов и университетов, а также на учителей средних специальных заведений и всех, кто специально интересуется культурным прошлым нашей Родины.
Книга посвящена исследованию исторической, литературной и иконографической традициям изображения мусульман в эпоху крестовых походов. В ней выявляются общие для этих традиций знаки инаковости и изучается эволюция представлений о мусульманах в течение XII–XIII вв. Особое внимание уделяется нарративным приемам, с помощью которых средневековые авторы создают образ Другого. Le present livre est consacré à l'analyse des traditions historique, littéraire et iconographique qui ont participé à la formation de l’image des musulmans à l’époque des croisades.
Пьер Видаль-Накэ (род. в 1930 г.) - один из самых крупных французских историков, автор свыше двадцати книг по античной и современной истории. Он стал одним из первых, кто ввел структурный анализ в изучение древнегреческой истории и наглядно показал, что категории воображаемого иногда более весомы, чем иллюзии реальности. `Объект моего исследования, - пишет он, - не миф сам по себе, как часто думают, а миф, находящийся на стыке мышления и общества и, таким образом, помогающий историку их понять и проанализировать`. В качестве центрального объекта исследований историк выбрал проблему перехода во взрослую военную службу афинских и спартанских юношей.
«Палли-палли» переводится с корейского как «Быстро-быстро» или «Давай-давай!», «Поторапливайся!», «Не тормози!», «Come on!». Жители Южной Кореи не только самые активные охотники за трендами, при этом они еще умеют по-настоящему наслаждаться жизнью: получая удовольствие от еды, восхищаясь красотой и… относясь ко всему с иронией. И еще Корея находится в топе стран с самой высокой продолжительностью жизни. Одним словом, у этих ребят, полных бодрости духа и поразительных традиций, есть чему поучиться. Психолог Лилия Илюшина, которая прожила в Южной Корее не один год, не только описывает особенности корейского характера, но и предлагает читателю использовать полезный опыт на практике.