Год активного солнца - [223]

— Садись! Можно разговаривать и сидя!

В голосе отца явственно проскользнула строгость.

— Буду я сидеть или стоять, это имеет какое-то принципиальное значение?

Разговор с первых же слов принимал резкий оборот.

Пауза.

Бросив гневный взгляд на старшего брата, невозмутимо курившего у окна, Резо сел и вновь заложил ногу на ногу.

— Я слушаю!

В глазах отца вспыхнул было огонек, но тут же погас. Отец сдержался, не приняв вызова. Он понимал, что, поддавшись гневу, можно только испортить все дело. Отец негромко откашлялся и начал разговор на целую октаву ниже.

— Дважды тебя уже выдворяли с работы. Я думал, что ты хоть сейчас наберешься ума-разума.

— Я не понимаю, что ты подразумеваешь под умом-разумом!

— Я надеялся, что ты извлечешь урок из прошлого и станешь жить, как все люди.

— Я и не собираюсь жить, как все. И, между прочим, не все живут так, как полагаешь ты, отец! Под всеми ты подразумеваешь лишь тех, кто живет по твоему образу и подобию! А остальных ты ни во что не ставишь.

— Сначала объясни, что значит «жить по моему образу и подобию»? Как прикажешь понимать твои слова? Это упрек, насмешка или жалость?

— Можешь считать, что и то, и другое, и третье. Других объяснений, надеюсь, не требуется?

— Ты не смеешь разговаривать с отцом таким тоном. Я отношу его за счет твоего дурного характера.

— Как вам будет угодно. Я устал от нравоучений. Все вокруг словно бы сговорились поучать меня: родители и учителя, начальники и старшие. Ни мне, ни мне подобным не требуются поучения. Пример — вот, что нам требуется, пример, которого вы нам дать не в состоянии.

— Выходит, что только на тебе и тебе подобных и держится мир!

— Я вправе не отвечать отцу на издевку!

— Хорошо, что ты хоть это усвоил!

— Я знаю много такого, чего ни ты, ни мой старший братец, первый заместитель министра и будущий министр, никогда не поймете!

«Будущий министр» Резо произносит с убийственной иронией.

— Мне, может быть, многое непонятно в этом пестром мире, но одно я знаю твердо: тот, кто ищет в этой жизни правду, — наивный дурачок, если не полоумный.

— И давно ты пришел к этому мудрому выводу?

— Гораздо раньше, чем ты появился на этот свет.

— Надо заботиться не только о себе, но иногда помнить и о других, — вмешался в разговор первый заместитель министра. — Не спорю, у каждого могут быть свои взгляды и принципы. И ты тут не исключение, живи, как тебе хочется, но об одном прошу тебя: оставь в покое то дело. Угомонись… хоть на пару месяцев, не бросай в воду все то, чему я отдал годы. Ты даже представить себе не можешь какие люди просили меня, чтобы я отговорил тебя копаться в архивах. Никто не жалуется, ни одна человеческая душа не заинтересована поднимать это дело заново: ни близкие погибшего, ни народ, ни районное руководство и вообще никто. Чего же ты хочешь? Каждый из них знает свое дело. Я прошу не только ради себя: не советую тебе связываться с этой публикой. Не могу понять, зачем ты сам накликаешь беду на собственную голову? Если бы кто-нибудь жаловался, еще куда ни шло! Мертвому ничем не помочь, а живым от нового расследования только одни неприятности.

— Только неприятности?

— Я пришел сюда не спорить, а договориться. Если ты будешь упорствовать в своем решении, карьере моей конец.

Молчание. Продолжительное и тягостное.

Все разом закуривают.

Звон часов, нежный мелодичный звон, доносящийся из гостиной.

И вновь пронзительная тишина.

— Так я могу надеяться, что ты наконец отступишься от этого дела? — Молчание Резо, видно, заронило надежду в душу первого заместителя министра.

— Не стану лгать, борьба настолько обострилась, что отступление для меня подобно смерти. Поверь, во мне говорит не спортивная злость. Я раз и навсегда обязан разобраться в самом себе.

— С кем ты борешься, с кем?! Ты что же, не знаешь, что, замахнувшись на одного, ты грозишь попасть в десяток других? Ты когда-нибудь видел клубок змей? Ты стремишься ухватиться за одну из змей, чтобы сломать ей хребет, но не можешь разобрать, где ее туловище. Ты хочешь взять ее за хвост, но кто знает, какой из хвостов принадлежит ей. Они так переплелись и перемешались друг с другом, что установить, где чей хвост или туловище невозможно. Поди разберись тут!

— Тем более, тем более! — в голосе Резо слышится отвращение.

Молчание.

— Ты-то чего молчишь? — неожиданно набросился на меня старший брат. — Что, считаешь ниже своего достоинства сказать хоть слово?

— С чего это ты вообразил вдруг, что я поддержу тебя?

— Прошу прощения, я совершенно позабыл, что вы великий ученый и вам нет дела до наших земных забот.

— На сей раз я тебя прощаю, — невозмутимо отзываюсь я.

— Ты неправильно меня понял. Это вовсе не ирония, а слова отчаяния. Как вы не хотите понять, что из-за этого треклятого, богом забытого дела он наживает влиятельных врагов не только себе, но и мне навсегда перерезает все пути…

— Для меня в жизни существует лишь один критерий — истина, — резко обрывает его Резо.

— Ну и кому нужна эта твоя истина? — взорвался молчавший до того отец, и я увидел, как жалко запрыгала его челюсть. — Истина нужна человеку лишь до тех пор, пока он неимущ и угнетен. Но стоит ему встать на ноги, набраться силы, как он сам же и начинает попирать эту истину. Не прикажете ли, уважаемый прокурор, подкрепить мои соображения конкретными примерами?