Год активного солнца - [224]

— Можете не утруждать себя. Ничего такого, чего я сам не знаю, вы мне не скажете. Поэтому позвольте откланяться.

Молчание.

Глухие шаги Резо, потом хлопанье закрывающейся двери.

И вновь гробовое молчание.

Сижу и не знаю, что делать. Может, и мне последовать примеру Резо? Но жаль отца.

И опять молчание нарушает первый заместитель министра:

— Если тебя не в состоянии понять даже родной брат, то что спрашивать с других?

Смешок. Злой, угрожающий смешок.

— Точно то же мог сказать в твой адрес и Резо, — не желая сердить отца, невозмутимо констатирую я..

— Нам с тобой никогда не понять друг друга, — резко обернулся ко мне старший брат.

Краткая передышка.

Потом он направился к стулу, на котором сидел Резо, и сел.

— Ты ученый, и ты кокетничаешь с грядущими веками. Твое имя уже вошло в энциклопедии и учебники. А я… я другой! Я живу сегодняшним днем. Мое имя будут вспоминать разве что мои дети и внуки, да и то редко. Я должен быть сильным сегодня, и сегодня я должен ощущать уверенность в самом себе. Именно сегодня я и должен добиться успеха, ибо с моей смертью и закончится моя жизнь…

Я медленно встаю.

— Наверное, и ты прав! — с расстановкой говорю я и поворачиваюсь к отцу: — Можно мне уйти?

В ответ — молчание.

Некоторое время я в нерешительности переминаюсь с ноги на ногу.

— Всего доброго!

Я вздохнул свободно, лишь заслышав за спиной стук захлопнувшейся двери.

Домработница налила чай. Но мой отец что-то задерживается Боясь, чтобы чай не остыл, домработница спешит к кабинету. Но, войдя в кабинет, она едва не лишается чувств. Отец сидит, навалясь всем телом на ручку кресла. В его остекленевших, как бы засыпанных золой глазах нет ни искорки жизни.

Но что произошло до того?

Какую тайну унес в могилу отец?

Неужели наша позавчерашняя ссора и свела его в могилу?

Но, может, неприятность приключилась с ним вчера? Где он был вчера поздно вечером? Почему он возвратился домой встревоженным, обессилевшим и опустошенным?

Отец умер. И мне уже никогда не узнать, что приключилось с ним вчерашним вечером, что окончательно сломило его.

Никогда мне не узнать, как он пришел к моему сводному брату и к своему младшему сыну Гоги…

Он нажал пальцем на звонок.

Никто не отозвался.

Он повторил звонок.

Тишина.

Он вернулся назад, вышел во двор и, обойдя дом, подошел к знакомому окну. Окно было наглухо закрыто. Он вновь возвратился к дверям квартиры.

Неожиданно взгляд его остановился на пломбе, висевшей на ручке двери. Он едва удержался, чтобы не упасть. Взяв себя в руки, он нагнулся, чтобы рассмотреть страшный предмет поближе. Сомнений не оставалось — квартира была запломбирована.

«Что могло произойти?»

«Может, с ним что-нибудь случилось?»

«А вдруг…»

Он почувствовал колющую боль в сердце.

Как поступить? Уйти домой или попытаться расспросить соседей?

Не отдавая себе отчета, он изо всей силы нажал на звонок соседней двери.

Дверь отворилась. В ней показалась молодая женщина, за ней вышел ребенок и, прижавшись головой к бедру матери, с любопытством стал рассматривать незнакомого мужчину.

«Кто вам нужен?»

«Я… я… я хотел повидать Гоги».

«Вы его знакомый?» — Женщина внимательно оглядела незнакомца с головы до ног.

«Д-да, — запинаясь ответил мужчина, — в некотором роде».

«И что же, вы ничего не знаете?» — теперь уже растерялась женщина и посмотрела на Гогину дверь.

«Нет, ничего. Меня долго не было в городе».

«Гоги похоронили месяц тому назад».

«То есть как это похоронили?» — Мужчина пошатнулся, голова его упала на грудь, словно в череп его пролился расплавленный свинец.

«Да, похоронили!» — испугалась женщина, не ожидавшая подобной реакции.

Пауза.

Расплавленный свинец перетек в тело и достиг сердца.

«Что с ним случилось?»

«Не знаю, здесь говорили, что он ошибся в дозе».

«Ошибся в дозе», — тупо повторил он про себя.

«Ошибся в дозе», — потерянно бормочет он, выходя во двор, бормочет в такси, бормочет в кабинете, опустившись без сил в кресле.

«Ошибся в дозе»…

Он не помнил, сколько просидел так…

Он не может ни о чем думать. Глаза его блуждают по двери, словно он кого-то ждет. Горячий расплавленный свинец медленно оседает в сердце. Издали слышится музыка. Потом зазвучала скрипка, ее голос постепенно усилился и перекрыл весь оркестр.

Восьмилетний музыкант лежит в постели и умирает. Глаза его устремлены в потолок, но он не видит потолка. Он смотрит в синеву неба, далеко, далеко. Огромные глаза переполнены приближающейся смертью. Рядом с кроватью на стуле покоится скрипка. Комната заполнена скрипичной музыкой. Моцарта сменяет Мендельсон, Мендельсона — Вивальди. А потом снова Моцарт… Музыку слышит только он один. Он словно ласкает, касается ее рукой.

Отец и мать стоят в изголовье постели. Три дня и три ночи они не сомкнули глаз. Стоят и ждут с разрывающимися сердцами, когда умрет их ребенок. Нет никакой надежды, ждать спасенья неоткуда.

Мальчик уже лишился дара речи. Лицо его мертвенно-бледно, голубые жилочки у висков посинели и расширились. А вот и глаза закрылись. Но он все еще видит музыку, тянет к ней руку, гладит и ласкает ее.

Все ходят на цыпочках, словно боясь помешать мальчику слушать музыку.

Мальчик дышит еле слышно, и временами кажется, что он уже умер. Но потом веки его вздрагивают, и родители судорожно подавляют крик, готовый сорваться с их уст.