Генрих IV. Людовик XIII и Ришелье - [19]

И там великий человек, о котором мы сейчас ведем разговор, такой сильный перед лицом врага и такой сла­бый перед лицом своих любовниц, произнес одно из своих изречений, настолько знаменитое, что в таком сочинении, как наше, его почти невозможно обойти молчанием.

Перед тем как начать наступление, он воскликнул:

— Друзья мои! Вы французы, а там наш враг. И если вы потеряете из виду ваши знамена, следуйте за моим белым султаном. Вы всегда найдете его на пути чести и славы!

Эти слова были явным бахвальством, но успех превра­тил их в историческую фразу.

Затем, поскольку накануне он в присутствии всей армии жестокими словами обидел одного из самых хра­брых своих соратников, полковника Шомберга, король вплотную подъехал к нему и громким голосом, так, чтобы было слышно даже вдалеке, произнес:

— Полковник Шомберг! Сейчас нам предстоит бой. Может случиться, что я умру; было бы несправедливо, чтобы я унес с собой честь такого храброго дворянина, как вы. И потому я заявляю, что знаю вас как человека благородного и неспособного на подлость. Обнимите меня.

— Ах, государь! — отвечал Шомберг. — Вчера вы, ваше величество, ранили меня, а сегодня убиваете, ибо вме­няете мне в обязанность умереть, служа вам.

И действительно, возглавив первую атаку и проби­вшись в самую гущу испанцев, Шомберг там и остался.

Одно из тех обстоятельств, какие порой решают успех сражения и именуются случайностью, чуть было не пре­вратило победу при Иври в поражение.

Какой-то конный офицер-знаменосец с белым султа­ном на голове был ранен и отступал с поля боя. Его при­няли за короля.

К счастью, Генриха вовремя уведомили об этом. Он бросился в ряды своих солдат, которые уже начали отсту­пать, настолько быстро распространилась эта роковая весть, и громовым голосом закричал:

— Я здесь! Я здесь! Повернитесь ко мне лицом; видите: я исполнен жизни, будьте же исполнены чести!

Его последним приказом в этом сражении стали слова, обращенные к Бирону, когда тот во главе резерва бро­сился в атаку, обеспечив этим победу:

— Берегите французов!

Победы при Арке и Иври сделали Париж безоруж­ным.

Генрих вернулся, чтобы снова взять город в осаду. По пути он приступом захватил Мант. На следующий день после штурма он чувствовал себя настолько не утомлен­ным, что сыграл в мяч с булочниками, которые выиграли у него все его деньги и не захотели дать ему отыграться; и в самом деле, от булочника до мельника рукой подать, а ведь в Гаскони его звали мельником с мельницы Барбасты. И тогда ему пришло в голову сыграть шутку с этими нелюбезными игроками. По приказу короля всю ночь пекли хлеб, а на следующий день стали продавать его за половинную цену. Совершенно растерянные, булочники явились к королю и дали ему возможность отыграться.

К великой радости булочников он покинул Мант и расположил свою ставку у Монмартра.

У Монмартра, в ста шагах от ставки короля, находи­лось аббатство, а в аббатстве пребывала юная девушка по имени Мари де Бовилье, дочь графа Клода де Сент- Эньяна и Мари Бабу де Ла Бурдезьер.

Род Ла Бурдезьер, к которому принадлежала и Габри­ель д’Эстре, был, по словам Таллемана де Рео, самым плодовитым по части галантных женщин семейством, когда-либо процветавшим во Франции.

«В этой семье насчитывалось двадцать пять, а то и двадцать шесть женщин, как монахинь, так и замужних, открыто имевших любовные связи. Оттого-то, — продол­жает судейский чиновник, ставший историком, — и стали говорить, что герб рода Ла Бурдезьер — это пучок вики, ибо оказывается, по забавному совпадению, что на их гербе изображена рука, сеющая вику.»[14]

Об их гербе было написано следующее четверости­шие:

Благословенна будь рука,

Что вику сеять не устала,

Даруя нам, щедра, легка,

В посеве сем и шлюх немало.[15]

Чтобы острота, заключенная в этом четверостишии, стала понятна, поясним нашим читателям, живущим в нынешнем 1855 году от Рождества Христова, что некогда слова «вика» и «шлюха» были синонимами.

Но каким же образом это семейство, глава которого прежде звался просто-напросто Бабу, стало именоваться Ла Бурдезьер?

Сейчас мы вам это расскажем, ибо расположены позлословить о ближнем своем.

Некая жительница Буржа, вдова то ли прокурора, то ли нотариуса, купила у старьевщика потертый камзол и за подкладкой этого камзола нашла бумагу, где говори­лось:

«В подвале такого-то дома, на глубине шести футов под землей, в таком-то месте (оно было точно указано), зарыто столько-то золота в кувшинах».

На какую сумму там имелось золота, нам неизвестно, но сумма эта явно была весьма значительной — это все, что мы знаем.

Вдова задумалась. Ей было известно, что главный судья города вдов и бездетен.

И она отправилась к нему.

Она рассказала ему суть дела, и он, как вы понимаете, выслушал ее с неослабевающим вниманием; однако глав­ную тайну, место, где лежит клад, вдова ему не открыла.

— Вам осталось, — сказал он, — сообщить мне лишь одно: где находится этот дом.

— Ладно! Но, для того чтобы я вам это сообщила, нужно, чтобы вы, со своей стороны, взяли на себя одно обязательство.

— И какое?

— Жениться на мне.

Главный судья в свой черед задумался и взглянул на вдову. Она еще сохраняла остатки прежней красоты.