Генрих IV. Людовик XIII и Ришелье - [21]

Однако тут есть одна небольшая ошибка. Антоний никогда не был властелином Рима: им был Август; и Клеопатра, о которой здесь идет речь, дала укусить себя змее как раз потому, что не смогла покорить Августа, истинного властелина римлян.

Впрочем, судя по своеобразному портрету прекрасной Габриель, который принадлежал Гастону, брату Людо­вика XIII, то есть одному из сыновей Генриха IV, а точ­нее, Марии Медичи (позднее мы скажем, кто, вероятнее всего, был отцом Гастона), Габриель обладала одной из самых очаровательных головок на свете, густыми светло- русыми волосами, ослепительно сверкающими голу­быми глазами и лилейно-розовым цветом лица, как говорили в те времена и как кое-кто еще говорит в наши дни.

Поршер воспел ее волосы и глаза, а Гийом дю Сабле все остальное.

О волосах красавицы д'Эстре:

Златистые власа, опутать вам дано

И пыткам подвергать плоть моего владыки.

Хвалю вас и боюсь быть с вами заодно

В злодействе ... Лучше б я молчал, как безъязыкий![18]

А теперь приведем сонет, которому посчастливилось в течение десяти лет пользоваться огромной известностью. Если бы в ту пору уже существовала Академия, то Пор­шер волей-неволей вошел бы в нее, как г-н де Сент-Олер попал туда за свое четверостишие.

Прочтите, дорогие читатели, этот сонет и получите благодаря ему представление о духе того времени.

О глазах госпожи герцогини де Бофор:

Нет, это не глаза!

Ведь это божества:

Покорны короли их абсолютной власти.

Да нет, не божества!

В них неба синева,

Где облака плывут, нам не грозя ненастьем.

Да разве небеса?

То солнца, сразу два:

Их яркие лучи слепят и дарят счастье.

Не солнца — молнии!

Бессильны здесь слова:

То молнии любви, предвестья бурной страсти.

Коль это божества, что ж боль несут с собой?

Коль это небеса, что ж не сулят покой?

Двух солнц не может быть: у нас одно светило.

Не молнии: для нас невыносим их свет.

Что ж, предо мной глаза: ты в них богов явила,

Блеск молний, неба синь — все разом, вот ответ![19]

Познакомив читателей с четверостишием о волосах красавицы Габриель и сонетом о ее глазах, перейдем к стихам, где речь идет о совершенстве всего ее облика.

Стихи эти, как уже было сказано, принадлежат Сабле:

Мне взгляд не отвести от золота волос,

Мне нравятся ее эбеновые брови,

И щеки свежие, и безупречный нос.

При встречах всякий раз я вижу словно внове

Улыбку милую, игру лучистых глаз,

И нежный алый рот, влекущий к поцелую.

Кого он усладит в заветный тайный час?

За легкой поступью понаблюдать люблю я.

О, белоснежнее мне не увидеть грудь,

Игривей, чем у ней, мне не услышать смеха,

А  шея стройная мне не дает уснуть,

И жемчуга зубов, и голос, рая эхо.

О, как мне хочется погладить атлас кожи,

И руку взять ее, превозмогая страх:

Ведь пальцы длинные — как перламутр, о Боже,

Все в драгоценностях на кольцах и перстнях.

Любуясь ножками, ее дивлюсь я стану.

Ей быть подругами просить богинь я стану![20]

Габриель родилась около 1575 года. Она еще не появ­лялась при дворе, когда Генрих встретил ее во время одной из своих прогулок по окрестностям Санлиса.

Она жила в замке Кёвр, и король встретил ее в лесу Виллер-Котре.

Демустье увековечил память о месте, где, согласно преданию, произошла эта встреча, вырезав на буке, точь- в-точь как пастух Вергилия или герой Ариосто, следу­ющие пять стихотворных строк:

В этой рощице уединенной

Их любовь обрела свой приют,

Вздохи слышались пары влюбленной.

«Габриель и Анри!» — шепчут клены,

В честь их верности птицы поют.[21]

Возможно, сегодня я единственный человек во Фран­ции, который помнит эти стихи. Дело в том, что, когда я был еще совсем ребенком, моя мать заставляла меня читать их на дереве, где они были вырезаны, и рассказы­вала мне, кто такие Генрих, Габриель и Демустье.

Существовали определенные сомнения по поводу про­исхождения Габриель. Безусловно, она родилась в то время, когда г-н д'Эстре состоял в браке с ее матерью, но, когда девочка появилась на свет, прошло уже пять или шесть лет после того, как г-жа д'Эстре сбежала с маркизом д'Аллегром, трагическую судьбу которого она впоследствии разделила. Жители Исуара, стоявшие за Лигу, узнали, что в городской ратуше поселились сеньор и дама, которые стоят за короля, подняли бунт, закололи маркиза и его любовницу и выбросили их обоих из окна.

Госпожа д'Эстре также происходила из рода Ла Бурдезьер.

У нее было шесть дочерей и два сына.

Дочерьми этими были: г-жа де Бофор, г-жа де Виллар, г-жа де Нан, графиня де Санзе, аббатиса Мобюиссонская и г-жа де Баланьи.

Эта последняя стала прообразом Делии из «Астреи».

Юна была несколько кривобока, — говорит Таллеман де Рео, — но отличалась необычайной любвеобильностью. Это от нее г-н д'Эпернон имел дочь, ставшую аббатисой мона­стыря святой Глоссинды в Меце».

Этих шесть дочерей и их брата — второй сын г-жи д’Эстре уже умер — прозвали семью смертными гре­хами.

Госпожа де Нёвик, наблюдавшая из окна дома г-жи де Бар за похоронами г-жи де Бофор, сочинила по поводу этого зрелища следующее шестистишие:

Я вижу явь страшнее снов:

Ведомы пасторским ублюдком

Шесть страшных, но живых грехов

Идут к погосту строем жутким,

И, голося «за упокой»,