Гамлет - [41]
Темный — вовсе не значит бессмысленный. В XIII в. Снорри Стурлусон, автор «Младшей Эдды», так заканчивает свою книгу:
«Созвучны и слова, означающие гнев и корабль. К подобным выражениям часто прибегают, чтобы затемнить стих, и это называется двусмыслицей… Подобные слова можно так ставить в поэзии, чтобы возникала двусмыслица и нельзя было понять, не подразумевается ли что-то другое, нежели то, на что указывает предыдущий стих».[68]
Традиционное литературоведение было столь далеко от сих «темных» предметов, что просто не обращало на них внимания. Не случайно в «Разговоре о Данте» Мандельштам советует поэзии грызть ногти, ибо ей отказывают в праве на «четвертое измерение», отказывают в «элементарном уважении, которым пользуется любой кусок горного хрусталя».
В русской поэзии ХХ в. я знаю два аналога шекспировской поэзии («Ода» Мандельштама 1937 г. и «Поэма без героя» Анны Ахматовой). В советском кинематографе едва ли не единственным аналогом шекспировской драматургии стал «Мой друг Иван Лапшин» Алексея Германа.
Заметим, что во всех трех случаях обращение к «темному стилю» спровоцировано самим предметом повествования — жизнью под властью тирана. Как и у Шекспира, у Германа каждая самая незначительная деталь поляризована смыслом. Скажем, герой не может поднять гирю в тридцать пятый раз, и это знак, что он не доживет даже до тридцать шестого: его отзовут на «переподготовку». И потому, расходясь с дня рождения Лапшина, чекисты поют не что-нибудь, а такое:
Для героев Германа эпизод с гирей и марш, который они хором запевают, — ординарный фон их быта, но для самого Германа — темный и строгий, математически расчисленный инфернальный порядок.
Надежда Яковлевна Мандельштам вспоминала, что в 1937 г. Осипу Эмильевичу впервые в жизни потребовался стол, за которым он сидел с карандашом «прямо как Федин какой-то!».
Через шестьдесят шесть лет, 5 марта 2003 г., в дружеском застолье в Петербургском Интерьерном театре, где мы с друзьями поминали Сталина тихим и недобрым словом, Николай Беляк захотел прочитать «Оду» Мандельштама. А перед чтением сказал, что в ней есть какой-то шифр. Потому что стихи настоящие, со звуком, и, казалось бы, бессмысленная строка «На шестиклятвенном просторе» словно на что-то намекает…
Николай оказался прав: в крайних строчках две шестерки. Если это отсылка к Числу Зверя, то между двумя шестерками должна быть еще одна. А она и есть, ведь перед нами шестая строфа «Оды». Да и само число строк в заповедном отрывке (включая, разумеется, крайние строки-сигналы) — тоже шесть.
Про что же «Ода»? Читаем дальше:
Переведем на прозаический: меня убьют вместе с ушедшими в лагеря (Большой Террор начался не с 1937-го и не с убийства Кирова в 1934-м, а с раскрестьянивания России в 1929 г.), но я воскресну, чтобы сказать, что добро есть добро, а зло — зло.
Писательское начальство в 30-х было чутким к стиху, оно что-то заподозрило и решило «Оду» не публиковать.
Ставский сказал, что стихи «слишком сложные». Однако он и представить не мог, сколь был близок к истине:
Перед нами поэтический шифр. Уже четвертая строка «Оды» заключает анаграмму имени ИОС-И-/Ф/.
А строкой выше и строкой ниже читается слово, в общем-то малоуместное по отношению к вождю первого в мире социалистического государства, но впервые употребленное Мандельштамом по поводу Сталина еще в 1929 г. в «Четвертой прозе».
В пятой, шестой, седьмой, восьмой и десятой строках вновь: ОСЬ — И-ОС-И — И-ОСЬ — СТА…Л ИН.
Слово «черт» в «Оде» зашифровано шестикратно (и, значит, сознательно): расЧЕРТил — ЧЕРТах — оТца РеЧЕй упрямых — завТра из вЧЕРа — ЧЕРез Тайгу — ЧЕм искРенносТь.
Вот зачем Мандельштаму нужен был стол и карандаш.
«Шестиклятвенный простор» — реминисценция из любимого Мандельштамом «Слова о полку Игореве», это там «шестикрыличи»-соколы парят на ветрах. На том же «Слове» Мандельштам шифровал и раньше. Вот стихотворение «10 января 1934»:
Не верьте поэтам на слово. Ничего себе «две-три случайных фразы…» — пушкинское «Печаль моя светла…» и из «Слова»: «Печаль жирна течет среди земли Русской».
В «Стансах» (1935 г.) он позволил себе прямо назвать источник (а литературоведы все равно не заметили!):
