Фарсалия или поэма о гражданской войне - [7]

Младших служителей сонм, опоясанных словно габийцы[123],

Следом идет, как и хор весталок с повязанной жрицей[124],

Коей единой дано троянскую видеть Минерву[125];

Дальше — хранители книг и тайных вещаний Сибиллы[126];

600 Те, что в Алмоне-ручье ежегодно Кибебу купают,[127]

Авгур ученый средь них, наблюдавший птиц благодатных,[128]

Также священных пиров блюститель и Титово братство,

Пляшущий салий, щиты несущий на шее, а рядом

В жреческой шапке своей с головой благородною фламин.

605 Так вот обходят они извивами долгими город,

Аррунс же тою порой огни рассыпанных молний[129]

В кучу сбирает и их хоронит с шёпотом мрачным,

Место при этом святя; потом к алтарю он подводит

С гордою шеей быка. И вот уж вино начинает

610 Лить он и соль посыпать своим ножом искривленным;

Долго противится тут неугодному таинству жертва,

Но, наконец, ей рога служители вниз пригибают,

И на коленях она подставляет бессильное горло.

Но не обычная кровь заалела: из раны широкой

615 Льется зловещая слизь вместо крови багряных потоков.

Аррунс тогда побледнел, пораженный знаком зловещим:

Ищет он, жертву разъяв, объяснения гневу всевышних.

Здесь испугала жреца и самая внутренность жертвы:

В пятнах была она вся, и холодная кровь загрязняла

620 Мерзкой своей синевой в изобилии темное мясо.

Видит он печень в гною, а на части зловещей открылся

Ряд угрожающих вен. Хрипящего легкого жила

Скрыта, и тонкая грань разделила органы жизни.

Мертвое сердце лежит, и желудок в зияющих язвах

625 Жидкость гнилую точит, и кишки тайники раскрывают.

То роковое, чего никто безнаказанно видеть

В недрах не мог, — явилось ему: вот жила срослася

С устьем жилы другой; часть хворая вяло повисла,

Часть же другая блестит, и бьются вены чрезмерно,

630 Только лишь он увидал эти знаки великих несчастий, —

Вскрикнул: «О боги, могу ль открыть я ныне народу

Замыслов ваших пути? Не тебе, всевышний Юпитер,

Эту я жертву принес: нет, адские боги вселились

В мертвые недра быка! Но я не предвестий боюся:

635 Бо́льшие страхи грядут! Да пошлют нам доброе боги,

Жилам да не дадим мы веры: Тагет их измыслил —

Изобретатель волшбы». Так туск возглашал, извращая

Знаки дурные судьбы, в околичностях истину пряча.

Фигул[130], которому знать богов и таинства неба

640 Было дано и светил исчислять круговое движенье,

Кто в наблюдении звезд был острей, чем египетский Мемфис[131], —

Молвил: «Иль кружится мир в веках безо всяких законов

И в беспорядке течет планет небесных движенье, —

Иль, если движет их рок, — то Риму и роду людскому

645 Близкая гибель грозит. Не земля ли разверзнется разом

И города поглотит? Иль засуху ветер навеет?

Иль вероломно посев уничтожат бесплодные нивы?

Или повсюду вода смешается с ядом разлитым?

Людям ущербом каким, какою чумою, о боги,

650 Муки готовите вы? Один и тот же для многих

День роковой наступил. И если бы в небе высоком

Вредный свой пламень зажгла звезда ледяная Сатурна,

Пролил бы вмиг Водолей потоки Девкалиона[132],

И потонула б земля в пучине разлившейся моря,

655 Если бы лютого, Феб, Немейского льва ты лучами

Ныне преследовать стал, потекли бы по миру пожары,

И подожженный эфир под твоей запылал колесницей.

Но ведь бессильны теперь эти звезды! А ты, Скорпиона

Пламенем жгущий Градив — с его грозным хвостом и клешнями, —

660 Что нам готовишь беду? Ибо добрый Юпитер к закату

Клонится с горних высот, и целительный светоч Венеры

Меркнет, и, быстрый, свое замедляет движенье Киллений[133], —

Небом владеет лишь Марс. Почему же свой бег изменили

Звезды и мчатся теперь затененные в круге вселенной?

665 Грудью своей чересчур Орион меченосец сверкает.

Близится ярость войны и власть меча разрушает

Всякого права оплот, беззаконию и преступлению

Доблести имя дано, и безумие это продлится

Множество лет. Что пользы просить у богов окончанья?

670 Мир с властелином придет. Вереницу потерь непрерывных,

Рим, бесконечно терпи и познай на многие годы

Беды гражданской войны, для нее разнуздав свою ярость!».

Те предсказанья на люд уж достаточно страха нагнали;

Но возрастает боязнь. Ибо так же, как с Пинда вершины,

675 Хмелем Лиея полна огигийским эдонянка мчится, —[134]

Так, ужасая народ, несется по Риму матрона,

Криком взывая таким к теснящему грудь ее Фебу:

«Мчусь я куда, о Пеан[135]? Пронеся сквозь море эфира,

Где ты опустишь меня? Пангею[136] снежную вижу

680 С белым хребтом и равнину Филипп под кряжами Гема[137].

Феб, отколь этот бред? Зачем и оружье, и руки

В римском смешались строю и без недруга битва пылает?

Есть ли, куда мне бежать? Ты ведешь меня в страны Востока,

Где перекрашен прибой потоком лагейского[138] Нила:

685 Там на речном берегу безголовое тело[139] я вижу

Возле воды. Я несусь через море коварное Сирта

В пламень ливийский, куда увлекла Эмафийское войско

Мрачная власть Энио́[140]. Теперь я лечу над холмами

Облачных Альп, над воздушным хребтом Пиренеев высоких.

690 Снова в жилище отцов возвращаюсь я, в город родимый:

Даже и в самый сенат нечестивые вторглися битвы,

Партии вновь восстают, — и обратно иду я по миру.

Дай мне увидеть, о Феб, морей неизведанных берег,

Новую землю узнать; уже я видала Филиппы[141]!».

695 Так прокричала она и упала без сил от припадка.