Фарсалия или поэма о гражданской войне - [8]

КНИГА ВТОРАЯ

Явлен уж божеский гнев и войны очевидные знаки

Мир обнаружил очам: законы и строй мирозданья

Свергла, в предвестии зла, чудовищ рождая, природа

И прорекла о грехе. Зачем, о правитель Олимпа,

5 Множить тревогу людей и смущать их новой заботой,

В грозных пророчествах им открывая грядущую гибель?

Или вселенной отец, творя первозданное царство,

Грубой материи ком, когда позволило пламя,

Создал навек и закон, который, всем управляя,

10 Держит творца самого в предначертанном беге столетий,

Мир ограничив чертой всегда неизменного рока;

Иль предрешенного нет, но неверная бродит Фортуна,

Вечно смены внося, и смертными случай владеет;

То, что готовишь, творец, да свершится внезапно; пускай же

15 Люди не видят судьбы, и останется трусу — надежда.

В дни, когда каждый узнал, какими невзгодами Риму

Воля всевышних грозит, — и суд и закон по столице

Замер. Сановники все под плебейское платье укрылись,

И перестал провожать одеянья пурпурные ликтор[142].

20 Жалобы стихли в те дни, и над всеми витала безгласно

Неизмеримая скорбь. Так при первом признаке смерти

Дом пораженный молчит, когда причитаний над телом

Не начинали еще, и мать, волоса распустивши,

Не призывает рабынь к раздирающим сердце стенаньям,

25 Но коченеющий труп, покидаемый жизнью, обнявши,

В лик бездыханный глядит и в глаза, омраченные смертью.

Это еще не печаль, но один только страх: обезумев,

Злу лишь дивится она. Матроны былые наряды

Сняли с себя и угрюмой толпой переполнили храмы.

30 Слезы струили одни пред богами, другие же льнули

Грудью к жесткой земле, на священном пороге в смятеньи

Космы волос разметав; и уши, привыкшие слышать

Тихие звуки молитв, внимали неистовым крикам.

Жены не все, как одна, к алтарю Громовержца припали,

35 Но поделили богов; и возле каждого храма

Льются хулы матерей; из них одна причитала,

Щеки себе изодрав и грудь ударяя рукою:

«В грудь колотите себя, несчастные матери, ныне,

Волосы рвите себе, печали своей не гоните

40 В чаяньи больших скорбей: теперь-то и воля нам плакать,

Ибо меж двух вождей колеблется счастье: взликуем,

Если один — победит». Так горе себя разжигало.

Так и мужья, отбывая в различные станы,

Лили на грозных богов справедливых жалоб потоки:

45 «О, как тяжел наш удел! Зачем не во время пунийцев

Мы родились, чтобы стать у Требии, в Каннах[143] бойцами?

Боги, не мир мы зовем: разожгите вы гнев в иноземцах,

Дикие страны подняв. Племена да сольются в оружьи!

Из Ахеменовых Суз[144] да ринутся орды мидийцев!

50 Скифского Истра поток да не свяжет пути массагетам,[145]

С севера Эльба пускай и строптивого Рейна истоки

Русых нам свебов[146] пошлют. Врагами нас сделайте, боги,

Всем племенам на земле: но спасите от смуты гражданской!

Дак пусть оттоле теснит, а геты отсель; на иберов[147]

55 Да поспешает один, а другой[148] — против луков восточных.

Рим, пусть все силы твои не останутся праздными. Если ж

Боги хотят погубить Гесперии славу — да рухнет

На землю твердь непрерывным дождем из огненных молний.

Грозный отец, порази обе стороны вместе с вождями,

60 Не дожидаясь вины. Неужели же в новых злодействах

Будут решать они спор, — чья власть утвердится над миром

Вряд ли ведь стоило им начинать гражданские войны,

Чтоб не царил ни один». К отчизне любовь изливала

Пени предсмертные так; у родителей — скорби иные:

65 Тяжкий свой рок проклинали они — живучую старость,

Годы, продленные им для новых гражданских раздоров.

В прошлом примеров ища дням ужаса, старцы ворчали:

«Судьбы готовили нам не меньшую, помнится, смуту

В дни, как тевтонов разбив, ливийских побед триумфатор —

70 Марий-изгнанник скрывал главу в тростниках на болоте.

Жадные топи тогда поглотили в глубоких трясинах

Ценный твой клад, о Судьба: но вскоре железные цепи,

Долгая мерзость тюрьмы разъели плененного старца.

Консул счастливый, на смерть обреченный в разграбленном Риме,

75 До преступленья понес наказанье. Смерть многократно

Мужа бежала, и враг напрасно держал в своей власти

Ту ненавистную кровь. Кто первый убить его вздумал, —

Из цепенеющих рук оружие выронил в страхе:

В мрачной темнице он вдруг увидел блистание света, —

80 Страшные боги злодейств и будущий Марий предстали;

И услыхал он, дрожа: “Не дано тебе права коснуться

Этой главы; старику суждено до собственной смерти

Многих людей умертвить: усмири бесполезную ярость!

Если угодно отмстить за гибель племен истребленных,

85 Кимвры, храните его! От великого гнева всевышних

Лютый старик огражден не милостью неба благого:

Он — лишь помощник судьбы, несущей крушение Риму”.

Был он гоненьем морей на вражеский выброшен берег,

Долго в чужой стороне меж покинутых хижин скитался,

90 В царстве Югурты пустом, над которым он правил триумфы,

Пепел пунийский топча. Тогда примирились с судьбою

Марий и враг-Карфаген; одинаково лежа во прахе,

Оба претили богам. Но как только вернулась удача,

Ливии гнев воедино собрал, рабов отпустивши,

95 Марий, и, цепи разбив, отворил невольничьи тюрьмы.

Но не вверял никому своих знамен полководец,

Кроме преступных людей, давно искушенных в злодействе,

Полнивших лагерь его беззаконием. Грозные судьбы!

Что за ужасный был день, когда победительный Марий

100 В город ворвался, и к нам свирепая гибель примчалась!