Эпидемия безбрачия среди русских крестьянок. Спасовки в XVIII–XIX веках - [111]

Отношение к браку стексовских крепостных Сергея Голицына было характерно только для меньшинства русских крестьян, но это меньшинство было существенным в региональном масштабе. Ведь не только в имении Сергея Голицына, но и во всех разделах изначального имения Голицыных — его, Оболенских, Бибиковых (20 % бибиковских крепостных женщин 25 лет и старше, по данным за 1861 г., никогда не были замужем), другими словами, по всей обширной полосе востока Ардатовского уезда — крепостные женщины сопротивлялись замужеству[661]. Сопротивление продолжалось многие поколения: с примерно 1760-х до 1830-х в будущем имении Оболенских, с 1760-х вплоть до по меньшей мере 1860-х в имениях Голицыных и Бибиковых. Женщины из немногочисленного населения государственных крестьян в Стексово были в той же степени склонны избегать брака[662]. Наверняка многие другие переполненные старообрядцами деревни на приграничных землях Ардатовского и Арзамасского уездов разделяли эту историю.

Недозаключение

Русские и американские историки, которым я за последние годы частично представлял содержание данного исследования, задавали мне много толковых вопросов, на которые я не могу ответить. От некоторых, в особенности от тех, которые касались внутренней жизни — эмоций и убеждений — спасовок и других русских крестьянок, отказывавшихся от замужества, я вынужден был уклониться, поскольку известные мне источники не дают на них очевидных ответов. Я выдвинул ряд гипотез; некоторым может показаться, что я остановился на полном скаку, другим — что слишком далеко заехал. Ответы на другие вопросы теоретически возможны, но я их не привожу. Мое оправдание, одновременно являющееся и заявкой, состоит в том, что многие из этих вопросов возникают лишь благодаря представленным в данном исследовании доказательствам, более или менее, как мне кажется, неоспоримым.

Я начну более традиционным образом с обозначения выводов, которые заложены в предыдущих главах, но не всегда в виде положительного утверждения. Однако я определенно на них настаиваю. Первое, и наиболее важное: отказ спасовок выходить замуж в столь беспрецедентных масштабах, как в приходе с. Купля и в Баках, нанес вред и им самим, и их дворам, и — по убеждению их соседей — дворам поголовно брачащимся. Они отвергли обычай универсального брака, который большинство русских крестьян почитало как крайне важный для поддержания жизнеспособности дворов и общин, и таким образом, заложили новую почву для трений в русском крестьянском обществе. Этот конфликт был тогда и остался впоследствии почти полностью не распознанным никем за пределами этих деревень, кроме некоторых владельцев крепостных душ, которые призваны были вмешаться либо увидели возможность нажиться на нетрадиционном поведении крепостных женщин. Когда Святейший синод и государственные чиновники классифицировали старообрядческие согласия по степени их вредности или опасности, они отнесли спасовцев к всего лишь «вредным», а не «особо вредным», поскольку спасовцы признавали брак. За очень немногими исключениями (даже Павел Мельников не оказался среди них) нет никаких признаков, что кто-либо из обличенных религиозной или светской властью знал об истинном отношении спасовцев к браку.

Брачные решения спасовок, явно пользовавшиеся поддержкой со стороны мужчин их дворов, столь кардинально противоречили крестьянскому здравому смыслу и социоэкономическим интересам, что только убеждения или идеология — религиозная вера — могут послужить им объяснением. Историки склонны по вполне понятным причинам искать материалистические обоснования поведению крестьян. В спасовском сопротивлении браку мы сталкиваемся со случаем, когда вера взяла верх над крестьянским прагматизмом не только в рамках местного и временного отклонения от нормы, а среди солидной части населения с охватом многих губерний и на протяжении по меньшей мере полутора веков. По всем этим трем параметрам масштабы сопротивления браку были слишком велики, чтобы свести его всего лишь к случаю; это была значимая часть истории русского крестьянства в целом. Я рад был бы провести подробный анализ религиозного мировоззрения, лежащего в основе спасовских брачных порядков, но источники хранят молчание. Мы мало что можем сказать сверх того, что дошло до нас в лаконичных высказываниях Козмы Андреева, сделанных где-то в 1700 г., и старца Абросима из «живых покойников» ранних 1870-х: женское сопротивление браку было порождением экзистенциалистского отчаяния спасовцев от существования в мире, к которому Бог полностью безразличен.

Подход спасовцев к браку со временем менялся: мужской целибат и прекращение воспроизведения населения дворов были в ходу, по всей видимости, только на раннем этапе рвения новообращенных, уровень женского безбрачия достиг своего гребня и затем постепенно пошел вниз, через какое-то время меньше стало дворов, содержащих более одной незамужней взрослой женщины. Это похоже на прагматичную адаптацию к опасностям, кои спасовцы сами на себя навлекли. Пережив период воистину самоубийственного отказа от брака, большинство спасовских сообществ начало, вероятно, изыскивать способы приведения своих религиозных убеждений и материальных интересов в разумное равновесие. Но по крайней мере до появления новоспасовцев в 1830-х (если внезапное возобновление замужества спасовок куплинского прихода было предвестником этого нового согласия) и 1840-х гг. сопротивление женщин браку было определяющим фактором социальной истории спасовцев.