Элиас (Илья) Бикерман. Петербургский пролог / Elias Bickerman. Petersburg Prologue - [27]
Заканчивает свой мартиролог Ростовцев такими словами: «Хотелось бы сказать над этой общей могилой крупных русских людей: вы погибли, но Россия и ее наука не погибли, они живут и будут жить. Хотелось бы верить самому в это и знать, что веруют в это другие, изгнанники, как я, или очередные жертвы большевистского рабства и принижения в России»209. В 1921 г. Ростовцев пишет оставшемуся в России и «продавшемуся коммунистам» (как бы написал Баумгартен) Н. Я. Марру: «Какое право я имею кого-либо судить, а тем паче осуждать, за глаза, живя в других условиях и не перенося того, что они переносят? Никогда этого не делал и не собираюсь делать. Для себя я решил, что мое пребывание в большевистской России бесполезно. Но это мое личное мнение и решение. Жизнь эмигранта не сладка, но я предпочитаю эту жизнь. Что бы я делал, если бы остался в России, не знаю, не могу судить. По всей вероятности, то же, что делали Вы… В Россию возвращаться, пока там большевики, не желаю. Но это одно, а мои чувства к оставшимся – другое. Моя любовь и уважение к ним ни на йоту не уменьшились, наоборот, усилились, как усиливается тоска по ним и по России»210.
Судьба русской науки была небезразлична Бикерману – это видно хотя бы по тому, что он следил за доступными публикациями российских ученых и иногда их благожелательно рецензировал, и по тому, что он поддерживал дружеские отношения с советскими коллегами, и по тому, что когда появилась возможность приезжать в Советский Союз, он ею немедленно воспользовался211. Предположение о том, что «изгнанник» Бикерман мог вменить в вину Лурье, одной из «жертв большевистского рабства и принижения», то, что он продолжал в тяжелейших условиях работать на научном и педагогическом поприще, представляется мне ничем не оправданным и прямо противоречащим духу того, что Бикерман написал о Жебелеве.
Мог ли Бикерман осуждать Лурье за то, что ради возможности сделать преподавательскую карьеру в Петроградском университете, он формально принял крещение в лютеранство, чего сам стыдился и считал недостойным поступком? Вполне возможно, что он Лурье осуждал. Но я сомневаюсь, что карьерное крещение атеиста Лурье212 вызвало у него настолько стойкую неприязнь, что он помнил об этом через десятилетие. В любом случае, мне кажется, Бикерман понимал, что предательство, совершенное под давлением тяжелых обстоятельств, можно извинить. Не забудем, что и сам Бикерман, правда, в ситуации, действительно грозившей ему самыми драматическими последствиями, вступил в армию ненавидимых им большевиков. Умение прощать отступление под давлением обстоятельств от нравственных норм видно и по тому, что он не только написал некролог (т. е. текст, заведомо благожелательный и хвалебный) С. А. Жебелеву, который в свое время отрекся от своего друга М. И. Ростовцева, но и посвятил его памяти статью213.
Остановлюсь чуть подробнее на том, что послужило причиной отречения Жебелева от Ростовцева. В 1928 г. состоялись выборы в Академию наук. Проходили они по новому, только что принятому уставу, дававшему государству возможность повлиять на их результаты, что в тот момент было приоритетной задачей по отношению к Академии: властные структуры были недовольны беспартийным характером Академии, объявленной высшим научным учреждением страны, и предпринимали различные шаги для того, чтобы изменить ситуацию, в частности, всеми правдами и неправдами добиваясь приема «правильных», т. е. желаемых и приемлемых для правящего режима кандидатов. Для отделения по гуманитарным наукам кандидатами, навязываемыми сверху, были А. М. Деборин214, Н. М. Лукин215 и В. М. Фриче216. Выбранный в 1927 г. в действительные члены Академии наук С. А. Жебелев, единственный из академиков входивший во все три выборные комиссии Академии по гуманитарным наукам, где обсуждались их кандидатуры, выступал против их приема. Жебелева решено было приструнить217. Поводом стала публикация его статьи в вышедшем в Праге русском сборнике «Seminarium Kondakovianum», посвященном памяти умершего от голода в 1918 г. Я. И. Смирнова. В сборнике приняли участие еще 14 советских ученых. Статья представляла собой некролог, в котором Жебелев, в частности, написал то, что впоследствии ему инкриминировалось как проявление нелояльности к советской власти: «Яков Иванович скончался 10 октября 1918 г., когда у нас началось уже лихолетье». Кроме того, Жебелев назвал в нем эмигрировавшего из России в 1918 М. И. Ростовцева своим другом и соратником. В том же сборнике была напечатана статья Ростовцева, в которой он высказался об октябрьском перевороте еще определеннее: «Больно думать, что, не будь происшедшего “переворота” и всего с этим “переворотом” связанного: голода отчаяния, разочарования в настоящем и будущем, Яков Иванович был бы еще с нами». Сборник вышел в сентябре, но кампания против Жебелева началась в ноябре, когда потребовалось призвать к порядку Академию наук, позволявшую себе вольнодумство
