Элиас (Илья) Бикерман. Петербургский пролог / Elias Bickerman. Petersburg Prologue - [26]
В свете такого фундаментального расхождения во взгляде на проблему сам факт того, что Бикерман не согласился с выводами и аргументацией Лурье, не вызывает удивления. Однако тон рецензии поражает: она слишком резка даже для времени ее написания, когда ученые друг с другом особо не церемонились.
Баумгартен в своей книге обратил внимание на эту рецензию и пришел к выводу, что ее враждебный тон был вызван возможными личными трениями в тот период, когда Лурье и Бикерман занимались классической филологией на историко-филологическом факультете Петроградского университета – Бикерман в качестве студента, а более старший Лурье – аспиранта.
«Трудно сказать, какую роль сыграли возможные личные трения или соревнование между Лурье и Бикерманом, восходящие к их студенческим годам в Санкт-Петербурге, в формировании критического отзыва Бикермана о книге Лурье, – пишет Баумгартен. – В дополнение ко всем возможным источникам соперничества биография Лурье содержит, по крайней мере, два момента, которые могли вызвать самое решительное возражение и которые Бикерман мог считать непростительными. (1) Перед революцией Лурье перешел в лютеранство для того, чтобы получить место в университете. Он вернулся к иудаизму в марте 1917 г., когда прежние ограничения прав евреев были отменены. (2) Лурье преподавал в России при покровительстве коммунистов сразу же после Октябрьской революции… Бикерман мог поэтому считать Лурье “продавшимся” дважды ради университетской карьеры: первый раз в ответ на требование креститься, второй – коммунистам»198.
Объяснение, предложенное Баумгартеном, представляется мне совершенно неубедительным. Начну со второй «продажи»: коммунистам. После эмиграции Бикерман продолжал переписываться со своим университетским учителем С. А. Жебелевым199, продолжавшим преподавательскую деятельность в России «при покровительстве коммунистов». Когда книга Бикермана «Хронология древнего мира» готовилась к печати на русском языке, Бикерман написал своему другу М. А. Дандамаеву, по чьему предложению она была переведена: «Я хотел бы опустить предисловие к английскому изданию и написать новое для русского, которое я хотел бы посвятить Жебелеву и Ростовцеву»200. В некрологе, опубликованном после смерти Жебелева в блокадном Ленинграде201, Бикерман перечисляет молодых ученых, сыгравших особо важную роль для развития науки о древностях: они, по его мнению, в промежуток между 1900 и 1918 гг. обновили классическую науку (которую Бикерман понимал широко: в его список, помимо «чистых» античников, входят византинисты, искусствоведы и археологи). Такими новаторами он считает С. А. Жебелева, Б. В. Фармаковского, А. А. Васильева, Я. И. Смирнова и М. И. Ростовцева. Из пяти упомянутых Бикерманом исследователей двое эмигрировали. Ростовцев не вернулся из заграничной командировки в 1918 г. (он понял, что ему как видному деятелю кадетской партии при возвращении грозила бы серьезная опасность), хотя первоначально он собирался вернуться и, взяв с собой только материалы для завершения текущей работы, оттиски последних статей и экземпляры своих книг, оставил дома архив, книги и вещи202. Васильев уехал за границу в 1925 г. и не вернулся (и опять-таки исходно в его планы эмиграция не входила). Остальные трое остались в России. Я. И. Смирнов умер от голода в 1918 г. Фармаковский же и Жебелев продолжали свою научную и преподавательскую деятельность. Таким образом, получается, что Жебелев, Васильев (до 1925 г.) и Фармаковский «продавались коммунистам» и должны были быть для Бикермана, с точки зрения Баумгартена, объектом осуждения. Между тем Бикерман ставит своему учителю в особую заслугу перед «русской цивилизацией» (la civilisation russe) именно то, что после революции ему удалось в новых условиях развивать традиции русской науки и передать эти духовные сокровища новому поколению. Вообще эмигрировавшие ученые относились, как правило, к своим оставшимся на родине коллегам с сочувствием, болью и тревогой за их безопасность. В 1920 г. учитель Бикермана М. И. Ростовцев, который впоследствии сделает все от него зависящее, чтобы вытащить Бикермана из оккупированной Франции в США (а американские власти, надо сказать, отнюдь не спешили спасать европейских евреев)203, написал статью «Поминки (Памяти загубленных друзей и коллег)», содержавшую страшный перечень погибших в советской России ученых.
«Нелегка была их жизнь, и глубоко трагична их смерть, – пишет Ростовцев. – Париями они были при старом режиме, худшими париями остались в большевистском рае. Так несовместимы были их идеалы свободы и искания истины, не стесненной шорами теории, проповеди научного знания – с печальной действительностью русских реакций – черной и еще в большей степени – красной. Но нужно отдать справедливость старому режиму: он не был другом профессоров, и тяжело приходилось от него многим и многим; но он не доходил никогда до тех геркулесовых столбов произвола и угнетения, до которых так легко дошли большевистские комиссары. Общий голос всех бежавших из России коллег: Кассо
