Дюма. Том 73. Путевые впечатления. В России. (Часть первая) - [13]

Затем он схватил свою маленькую испанскую шапочку, свой короткий плащ и выбежал из «Минервы».

Дандре с величайшим трудом поспевал за ним следом.

Однако ни у кого не оказывается таких длинных ног, как у Дандре, когда речь идет о том, чтобы совершить доброе дело.

Он догнал Иллюстриссимо и, наверное, даже перегнал бы его, если бы ему было известно, где живет эта славная женщина.

Сын попрощался с матерью, причем, разумеется, на время его короткого отсутствия она была всем обеспечена, и на следующий день все отправились в Неаполь.

В Неаполе Кушелевы провели месяц, а потом еще месяц в Сорренто. Это была весна, время цветения апельсинов — это был земной рай.

Иллюстриссимо не помнил себя от счастья: фортепьяно выражало все его блаженство и заставляло умирать от зависти славок и соловьев.

Граф снял прелестную небольшую виллу, заполнившуюся уже знакомыми нам людьми, которых приводило в возбужденное состояние окружающая их жизнь.

Каждый вечер устраивались праздники, иллюминации, фейерверки, и среди всего этого постоянно звучала восхитительная мелодия, исходившая из уголка гостиной: расправив крылья, она парила в воздухе, словно жаворонок, а затем падала звонкой жемчужной россыпью на собравшийся там веселый Декамерон.

Время от времени музыканта, игравшего, впрочем, как для других, так и для себя, вознаграждали то вместе, то по отдельности возгласами «Браво, брависсимо!».

Но пришла пора покинуть Сорренто.

Граф нанял для себя одного — говоря «для себя одного», я имею в виду «для себя и своей семьи» — пароход, который должен был доставить его прямо до Флоренции, а по пути высадить в Чивита Веккье маэстро.

Море было великолепно; на борту парохода оказалось довольно неплохое фортепьяно. Иллюстриссимо, словно умирающий лебедь, перебирал одну за другой свои самые гармонические пьесы, самые печальные мелодии. Время от времени все поднимались на палубу полюбоваться прекрасными звездами неаполитанского неба, с которыми вот-вот предстояло попрощаться так же, как и с музыкой Иллюстриссимо: ведь Флоренция — это уже не Неаполь. К тому же музыка звучала на палубе еще восхитительнее и, поднимаясь кверху, повисала, словно дымка, над судном. Видимый огненный след оставался за ним в волнах и звучащий гармоничный — в воздухе. Казалось, что корабль сирен покидает Неаполитанское побережье, чтобы отправиться на поиски Счастливых островов.

Когда пароход прибыл в Чивита Веккью, это было равносильно возвращению в повседневность.

И там слезы вновь навернулись на глазах: начались пожатия рук, объятия… Миллелотти уже подошел к трапу, но затем вернулся к графу; он уже было спустился в лодку, но затем вернулся, чтобы поцеловать руку графине.

— Но в конце концов! — воскликнула она. — Отчего бы вам не поехать с нами во Флоренцию?

— Ах, Флоренция! — промолвил Миллелотти. — Никогда мне не увидеть Флоренции!

— Поезжайте с нами и вы ее увидите, — отозвался граф.

— Ма la madre? — засомневался Иллюстриссимо.

— La madre?Bbi дадите ее адрес Дандре, и Дандре ей напишет, а еще лучше, вы напишете ей сами, когда прибудете во Флоренцию.

— Ах, Флоренция, Флоренция!..

— Ну так поехали с нами во Флоренцию! — воскликнули все хором.

Кто-то снял с Иллюстриссимо шляпу, кто-то взял из его рук плащ, затем его подвели к фортепьяно и усадили на стул.

И тогда руки маэстро снова опустились на клавиши, но на этот раз не бешеная тарантелла, не веселая полька, не шумная мазурка вырвалась из-под его пальцев.

Это была «Последняя мысль» Вебера, это было грустное прощание… d е 1 figlio a la madre[2].

Стоит ли говорить, что Кушелевы не расстались с Миллелотти ни во Флоренции, как они не расстались с ним в Риме и в Чивита Веккье, а в Париже не распрощались с маэстро точно так же, как они не распрощались с ним во Флоренции?

Сегодня Иллюстриссимо входит в фамилию: Дандре поручили вести переписку с la madre, и до зимы все будет хорошо.

Однако посмотрим, как Иллюстриссимо выдержит санкт-петербургскую зиму — в своей испанской шапочке и коротеньком плаще на французский манер, и это при двадцати градусах мороза!

III. СПИРИТ

Поговорив о прославленном маэстро, перейдем к совершенно другой знаменитости: к вызывателю духов, волшебнику, чародею по имени Хьюм.

Если вы и не видели Хьюма, то, разумеется, слышали о нем.

Для тех, кто с ним не встречался, я попытаюсь описать его внешность: одному лишь Богу, который создает необыкновенных людей и знает, для чего он их создает, позволено описать его душу.

Хьюм — это молодой человек, а вернее, ребенок лет двадцати трех — двадцати четырех, среднего роста, худой, хрупкий и нервный, как женщина. Мне пришлось стать свидетелем того, как ему дважды в один и тот же вечер становилось дурно — это происходило потому, что я в его присутствии занимался магнетизмом.

Если бы я пожелал загипнотизировать Хьюма, мне удалось бы погрузить его в сон с помощью одного взгляда.

Кожа на лице у него белая, слегка розоватая, местами с рыжеватыми пятнами; его светлые волосы — того приятного теплого оттенка, когда они уже не белокурые, но еще не рыжие; глаза голубые; брови мягко очерченные; нос небольшой и немного вздернутый; усы, одного цвета с шевелюрой, скрывают красивой формы рот, за губами которого, тонкими и бледными, прячутся великолепные зубы.