Дюма. Том 66. Путевые впечатления. Корриколо - [32]

Говорят, что в соперничество с импровизатором вступил проповедник. Это верно, но понаблюдайте за ними на одной и той же площади, и вы увидите, что проповедник глаголет в пустыне, тогда как импровизатор выступает для толпы. Так что убил импровизатора не проповедник.

Говорят, что Ариосто устарел, что о безумии Роланда известно всем и каждому, что без конца повторяемый рассказ о любви Медора и Анджелики надоел и что, наконец, после изобретения парового двигателя и химических спичек чародейство Мерлина сильно поблекло.

Все это неверно, и доказательством является то, что, когда импровизатор прерывает свое выступление, подобно поэту, прерывающему свои песни, останавливаясь каждый вечер на самом интересном месте, не проходит и ночи, чтобы какой-нибудь нетерпеливый лаццарони не разбудил импровизатора, дабы узнать продолжение истории.

К тому же, не импровизатор испытывает недостаток в слушателях, а слушатели нуждаются в нем.

Мне кажется, я нашел причину упадка искусства импровизации. Дело в том, что импровизатор слеп, как Гомер, он протягивает толпе шляпу, чтобы получить жалкое вознаграждение, и, сколь бы скудно оно ни было, именно оно позволяет импровизатору существовать.

Что же происходит в Неаполе? Когда импровизатор обходит толпу, протягивая шляпу, поэтически настроенные и добросовестные слушатели опускают туда руку, чтобы оставить там су, но есть и такие, что делают тот же жест, но, вместо того чтобы оставить монету, вытаскивают из шляпы две.

Это приводит к тому, что, когда импровизатор заканчивает обход, шляпа его так же пуста, как и вначале, к тому же она лишается подкладки.

Совершенно ясно, что такое положение вещей не может продолжаться: искусство нуждается в денежной поддержке, без нее искусство исчезает. Я сомневаюсь в том, что неаполитанское правительство станет оказывать помощь импровизаторам, поэтому искусство импровизации обречено на гибель.

Так что этого удовольствия лаццарони скоро лишится, но, слава Богу, у него есть еще много других.

Ему остается смотр, который король каждую неделю производит своим войскам.

Неаполитанский король — один из самых воинственных государей на свете: будучи еще совсем молодым, он уже заставил армию сменить форму. Именно в связи с одной из таких перемен, наносивших казне определенный ущерб, его дед Фердинанд, отличавшийся здравомыслием, произнес памятную фразу, свидетельствовавшую о том, как оценивал король не мужество, конечно, а состав своей армии: "Дитя мое, одень их хоть в белое, хоть в красное, они все равно будут убегать".

Это ничуть не пресекло воинственных намерений молодого принца. Он продолжал изучать повороты направо и налево, внес усовершенствования в покрой мунидира и форму кивера; наконец, ему удалось настолько увеличить численность своей армии, что она стала составлять почти пятьдесят тысяч человек.

Что за замечательная королевская игрушка эта армия, эти пятьдесят тысяч солдат, которые маршируют, останавливаются, поворачиваются, повинуются командам так, словно каждая из этих пятидесяти тысяч индивидуальностей — механическое устройство.

Теперь, нисколько не умаляя организаторского гения короля и личной храбрости каждого солдата, посмотрим, как устроена эта машина.

Главное, привилегированное положение в войсках, как и во всех королевствах, где власть неустойчива, занимает та часть армии, которой поручена охрана дворца. Она состоит из швейцарцев. В числе их преимуществ — более высокое жалованье, одна из их привилегий — право носить саблю в городе.

Гвардия стоит лишь на втором месте, поэтому, пользуясь почти теми же преимуществами и привилегиями, что и швейцарцы, гвардейцы люто ненавидят достойных потомков Вильгельма Телля, которые совершили, по их убеждению, непростительное преступление — отобрали у них первое место.

За гвардией следует сицилийский легион, ненавидящий швейцарцев, потому что они швейцарцы, и неаполитанцев, потому что они неаполитанцы.

После сицилийцев идет пехота, которая терпеть не может швейцарцев и гвардейцев, ибо те обладают преимуществами, которых у нее нет, и привилегиями, в которых ей отказывают, и ненавидит сицилийцев по той только причине, что это сицилийцы.

Наконец, идет жандармерия, которую из-за того, что она жандармерия, само собой разумеется, ненавидят все прочие армейские части.

Из этих пяти элементов и состоит армия Фердинанда II, грозная армия, которую неаполитанское правительство предлагало наследнику российского престола в качестве авангарда будущей коалиции для войны с Францией.

Разместите на равнине швейцарцев и гвардию, сицилийцев и пехоту, пусть сигнал к сражению им даст жандармерия, и швейцарцы, неаполитанцы, сицилийцы и жандармы перегрызут друг другу глотку, не отступив ни на шаг. Постройте их эшелонами перед лицом неприятеля, и, вероятно, ни один из них не устоит, ибо каждый эшелон будет убежден, что ему следует больше опасаться своих союзников, нежели врагов, и что в случае атаки неприятеля помощи от своих ждать не придется.

Все это не мешает тому, что, когда эта военная машина действует, наблюдать за ней весьма приятно. Поэтому, когда лаццарони видит ее в действии, он хлопает в ладоши; слыша военную музыку, он ходит гоголем. Но во время учебных стрельб он поспешно ретируется: в стволах ружей может остаться шомпол — такое случалось.