«Corricolo» — синоним слова «calessino»[1], но, поскольку совершенно точных синонимов не существует, поясним разницу между «corricolo» и «calessino».
Корриколо — это своего рода тильбюри, изначально предназначенный для того, чтобы запрягать в него одну лошадь и вмещать одного человека; однако в него запрягают двух лошадей и везет он человек двенадцать — пятнадцать.
И не подумайте, что он тащится шагом подобно телеге франкских королей, запряженной быками, или едет рысью, как наемный кабриолет; нет, он несется стремительно, и даже колесница Плутона, похищавшего Прозерпину на берегах Симета, не мчалась так быстро, как корриколо, разъезжающий по набережным Неаполя и летящий во весь опор по мостовым из лавы, вздымая пепельную пыль.
Между тем лишь одна из лошадей тянет по-настоящему: это коренник. Вторая, которая зовется bilancino[2] и запрягается рядом, скачет, гарцует, возбуждает своего напарника — и только. Какой бог даровал ей, словно Титиру, покой? Это случай, это Провидение, это судьба: у лошадей, как и у людей, своя звезда.
Мы уже сказали, что корриколо, предназначенный для одного человека, на самом деле обычно перевозит человек двенадцать-пятнадцать; понятно, что подобное обстоятельство требует разъяснений. Правда, старинная французская поговорка гласит: «Там, где есть место для одного, уместятся и двое». Но я не знаю ни одной поговорки ни на одном языке, которая гласила бы: «Там, где есть место для одного, уместятся пятнадцать».
Однако именно так обстоит дело с корриколо, ибо в развитых цивилизациях каждая вещь изменяет своему первоначальному предназначению!
Невозможно точно определить, как и когда корриколо стал перевозить такое скопление людей. Удовольствуемся тем, что расскажем, как им удается там уместиться.
В середине почти всегда сидит толстый монах, образуя некий центр человеческой массы, которую корриколо увлекает, словно следующую за огромным стягом вереницу душ, увиденную Данте в первом круге Ада. На одном колене у монаха сидит какая-нибудь румяная кормилица из Аверсы или Неттуно, а на другом — красавица-крестьянка из Баколи или Прочиды; по обеим сторонам от монаха, между колесами и кузовом, стоят мужья этих дам. За монахом, приподнявшись на цыпочки, стоит владелец повозки или возница: в левой руке он держит поводья, а в правой — длинный кнут, с помощью которого он добивается того, чтобы обе лошади двигались с одинаковой скоростью. Позади него толкутся, как лакеи из приличного дома, два или три лаццарони; они садятся, выходят, сменяют друг друга, и никому в голову не приходит потребовать от них платы за то, что их подвозят. На оглоблях устроились двое уличных мальчишек, подобранных по дороге в Торре дель Греко или Поццуоли, — это внештатные чичероне, показывающие древности Геркуланума и Помпей, недипломированные проводники по древностям Кум и Байев. И наконец, под осью повозки, между двумя колесами, в крупноячеистой сетке, которая раскачивается в разные стороны и взлетает то вверх, то вниз, копошится нечто бесформенное: оно смеется, плачет, кричит, бранится, хнычет, поет, хохочет — в пыли, поднимаемой копытами лошадей, различить, что это, невозможно. На самом деле, это трое-четверо ребятишек; чьи они — неизвестно, куда они едут — неясно, чем живут — непонятно, как они сюда попали — никто не знает, почему они едут дальше — никто не может объяснить.
Теперь посадите друг на друга монаха, крестьянок, мужей, кучеров, лаццарони, уличных мальчишек и тех ребятишек, сосчитайте всех, добавьте позабытого грудного младенца, и у вас получится то, что нужно, — ровным счетом пятнадцать человек.
Порою случается, что фантастическая машина, нагруженная до предела, наезжает на камень и переворачивается. Тогда ее содержимое рассыпается по дороге, и полет каждого зависит от его веса. Но все быстро поднимаются и забывают о случившейся с ними неприятности, чтобы заняться исключительно монахом. Его ощупывают, рассматривают, переворачивают, поднимают, расспрашивают. Если он ушибся, путешествие прерывается, монаха несут, поддерживают, бережно укладывают в постель, ухаживают за ним. Корриколо ставят в угол двора, лошадей заводят в конюшню; на этот день путешествие закончено; все плачут, жалуются, молятся. Но если, напротив, монах цел и невредим, то и у остальных все в порядке; монах вновь занимает свое место, кормилица и крестьянка — свои; все приводят себя в порядок, рассаживаются, набиваясь заново в повозку, и по первому понукающему крику кучера она, быстрая, словно ветер, и неутомимая, словно время, вновь трогается в путь.
Вот что такое корриколо.
Почему же название повозки стало заголовком книги? Читатель узнает об этом во второй главе.
Кстати, книга, написанная в подобном жанре, уже существует, и мы с большим правом, чем кто-либо другой, можем сослаться на нее: речь идет о «Сперонаре».
