Дюма. Том 66. Путевые впечатления. Корриколо - [4]

— Нисколько, ваше превосходительство.

— Вы знаете, что этого господина зовут Хусейн-паша?

— Нет, я этого не знал.

— И что он не кто иной, как алжирский дей?

— А что это такое, алжирский дей?

— Вот видите, — сказал министр, обращаясь к дею.

— Черт побери! — воскликнул тот.

— Надо арестовать его? — спросил Дженнаро, вытаскивая из кармана наручники и делая шаг вперед по направлению к Хусейн-паше, который, увидев это, отступил на шаг назад.

— Нет, не надо, — остановил капрала министр. — Его светлость будет вести себя разумно. Просто найдите в гостинице неких Осмина и Зайду и отведите их в префектуру.

— Как, как? — закричал дей. — Этот мужчина войдет в мой гарем!

— Здесь он не мужчина, он командир жандармов, — ответил министр.

— Какая разница! Стоит ему только оставить дверь открытой…

— Есть способ решить дело. Отдайте ему Осмина и Зайду.

— И они будут наказаны? — спросил дей.

— По всей строгости наших законов, — ответил министр.

— Вы мне обещаете?

— Клянусь вам.

— Хорошо, — сказал дей, — придется согласиться, раз нет другого выхода.

— Вот и славно, — сказал министр, — я знал, что вы не такой злой, каким кажетесь.

Хусейн-паша хлопнул в ладоши, и раб открыл дверь, скрытую коврами.

— Пусть Осмин и Заида спустятся, — приказал дей.

Раб скрестил руки на груди, склонил голову и безмолвно удалился. Через мгновение он появился вновь вместе с провинившимися.

Толстяк-евнух представлял собою маленький, круглый, жирный комок плоти; у него были женские руки, женские ноги, женская фигура.

Заида была черкешенка, ее глаза были подведены, ногти выкрашены хной, а зубы начернены бетелем.

Увидев Хусейн-пашу, евнух упал на колени, а Заида подняла голову. Глаза дея засверкали, и он поднес руку к кинжалу. Осмин побледнел, а Заида улыбнулась.

Министр встал между пашой и провинившимися.

— Исполняйте то, что я приказал, — сказал он, повернувшись к Дженнаро.

Дженнаро подошел к Осмину и Заиде и, надев на них наручники, увел с собой.

В ту минуту, когда они выходили из комнаты в сопровождении капрала, у Хусейна вырвался вздох, похожий на рычание.

Министр полиции подошел к окну и увидел, что арестованные вышли из гостиницы и в сопровождении эскорта скрылись за углом улицы Кьятамоне.

— Теперь, — сказал он, поворачиваясь к дею, — ваша светлость может уехать когда ей угодно.

— Сию же минуту! — вскричал Хусейн. — Сию же минуту! Я больше ни на мгновение не останусь в такой варварской стране, как ваша!

— Счастливого пути! — сказал министр.

— Идите к черту! — воскликнул Хусейн.

Не прошло и часа, как Хусейн зафрахтовал небольшое судно; через два часа он погрузил туда своих жен и сокровища. В тот же вечер он и сам вместе со свитой сел на корабль, а в полночь поднял паруса, проклиная эту рабскую страну, где нельзя было свободно отрубить голову своему евнуху и утопить свою жену.

На следующий день министр призвал арестованных и учинил им допрос.

Осмин был уличен в том, что он спал, когда должен был бодрствовать, а Заида — в том, что она бодрствовала в то время, когда должна была спать.

Но, поскольку в неаполитанском кодексе подобные преступления оскорблением величества не считались, наказания за них предусмотрено не было.

Поэтому Осмин и Заида, к великому их изумлению, были отпущены на свободу на другой день после отплытия дея из Неаполя.

Не зная, что делать, не имея ни состояния, ни ремесла, они вынуждены были изыскать себе какое-нибудь занятие.

Осмин принялся торговать гаремными шариками, а Заида стала приказчицей в лавке.

Что касается алжирского дея, то он уехал из Неаполя с намерением отправиться в Англию, где, как он слышал, можно было, по крайней мере, если не утопить свою жену, то свободно продать ее; но во время путешествия он захворал и вынужден был остановиться в Ливорно, где, как известно каждому, он нашел прекрасную смерть. Правда, умер он, так и не простив г-на Мартино Дзира, что имело бы серьезные последствия для христианина, но совсем не имело значения для турка.

II ЛОШАДИ-ПРИЗРАКИ

Меня рекомендовали г-ну Мартино Дзиру как человека искусства; я любовался галереей его картин, восхищался его кабинетом диковинок и увеличил его коллекцию автографов. Это привело к тому, что во время моего первого пребывания в Неаполе, сколь бы кратким оно ни было, он сильно привязался ко мне и в доказательство тому сбыл мне своего повара Каму, историю которого я рассказал в «Сперонаре» и у которого был только один недостаток — он был страстным любителем «Роланда» и не переносил моря, так что если на суше он занимался стряпней весьма редко, то, находясь в море, не готовил вовсе.

Так что г-н Мартино Дзир с большим удовольствием встретил нас на пороге своей гостиницы после трех месяцев нашего отсутствия, во время которого до него дошла весть о нашей смерти.

За эти месяцы галерея его увеличилась на несколько картин, кабинет обогатился новыми диковинками, а коллекция автографов пополнилась некоторыми новыми подписями, так что мне пришлось прежде всего обойти галерею, посетить кабинет, перелистать автографы.

После этого я попросил его предоставить мне комнату.

Между тем я не собирался тратить время на отдых. Да, я находился в Неаполе, но я находился здесь под вымышленным именем, и, поскольку неаполитанское правительство могло со дня на день открыть мое инкогнито и попросить меня отправиться в Рим, чтобы проверить, по-прежнему ли там находится его посланник, мне следовало осмотреть Неаполь как можно быстрее.