Дюма. Том 66. Путевые впечатления. Корриколо - [26]

Затем, подобно тому как дни сменяют дни, а одно светило заставляет забыть о другом, грядущее событие отвлекло внимание от события прошедшего. Говорили как о чем-то невероятном, неслыханном, о том, чему, кстати, до получения более подробных сведений не следует верить, — о самонадеянности одного французского музыканта, который, устав от трудностей, с какими сталкивались молодые парижские композиторы, чтобы пробиться в Комическую оперу или Гранд-Опера, купил драму у одного из бесчисленных либреттистов, подражавших Рома-ни, и решил сразу выбрать для дебюта самую знающую публику в Европе и самый опасный в мире театр. Опираясь на это мнение о себе самих и театре Сан Карло, неаполитанские меломаны с блаженным самодовольством напоминали, что они ошикали Россини и освистали Мали-бран, и совершенно не понимали, когда с французской учтивостью им отвечали, улыбаясь: "Что это доказывает?" Еще одно обстоятельство крайне вредило моему несчастному соотечественнику (мне бы следовало сказать "два обстоятельства"). Он имел несчастье быть богатым и был повинен в знатном происхождении — двойная неосмотрительность, да еще из самых тяжких, со стороны композитора в Неаполе, где еще не понимают, что талант может разъезжать в коляске, а знаменитость может быть увенчана короной виконта.

Наконец, самой мрачной точкой на этом мрачном горизонте оказалось то, что возникла клика (явление, надо признаться, столь редкое в Неаполе, что о нем почти не знают), которая грозила нарушить существующие правила и сыграть на руку иностранному композитору. Вот как она образовалась (я рассказываю о ней не столько из-за ее важности, сколько потому, что естественным образом она подводит меня к разговору об артистах).

Дирекция Сан Карло, доверившись былому успеху Рон-ци, ангажировала ее на шестьдесят представлений, по тысяче франков за каждое. Поэтому в интересах дирекции было выставить в выгодном свете артистку, стоившую ей за вечер целой выручки театра во Франции. В соответствии с этим она потребовала, чтобы роль примадонны была написана для Ронци. Но вследствие рокового стечения обстоятельств, позволяющего меломанам Сан Карло так гордиться своим превосходством в данной области, увенчанная успехом новая примадонна, которую обожали и носили на руках полгода назад, провалилась, и, если использовать термин, принятый за кулисами, можно сказать, что в Неаполе она потерпела полное фиаско. По общему мнению, театру нелепо было платить по тысяче франков в вечер за остатки таланта и голоса, тогда как, добавив еще тысячу, можно было бы заполучить Малибран, являвшую собой начало того, концом чего была другая. В результате подобных рассуждений сколотилась настоящая шайка, которая набросилась на поверженную Ронци и добивала ее, освистывая бедняжку каждый вечер.

Тогда администрация сделала два вывода. Первый: следовало добиться от новой певицы, чтобы она сократила вполовину число своих спектаклей. Горечь, которую та испытывала — каждый вечер, облегчала переговоры. Второй: расчет, основанный на поддержке таланта, который не был и не мог быть принят оперным театром, оказался дурным. Вследствие этого роль примадонны от Ронци перешла к Персиани, на которую, кстати, она не была рассчитана, ибо эта певица обладала сопрано огромного диапазона. Этим и объясняется разыгравшаяся буря, о которой мы упоминали.

В остальном же труппа Сан Карло всегда была лучшей и самой полной в Италии: она состояла из трех музыкальных элементов, необходимых для создания единого целого: полухарактерного тенора, баса и сопрано. К счастью, все три голоса были настолько совершенны, насколько можно было мечтать, а обладателей их звали Дюпре, Рон-кони, Таккинарди.

В ту пору во Франции Дюпре знали плохо, хотя уже говорили о великом артисте, об изумительном певце, колесившем по Италии и начавшем ставить свои условия импресарио Неаполя, Милана и Венеции. Но о качестве его голоса знали только то, что писали в газетах или рассказывали путешественники. Лишь некоторые любители вспоминали, что слышали в Одеоне молодого ученика Шорона, со свежим, звучным голосом широкого диапазона, но личность великого певца была столь загадочна, что приходилось сомневаться, того ли освистывали студенты и тому ли ныне рукоплескали итальянские меломаны. Два года спустя Дюпре приехал в Париж и дебютировал в "Вильгельме Телле". Нам больше нечего сказать об этом короле пения.

В тот же период Ронкони был молод (ему было двадцать три-двадцать четыре года) и во Франции, я думаю, о нем не знали. Он обладал великолепным баритоном, которым его наградило Небо, и при этом не давал себе труда исправить недостатки или развить достоинства своего голоса. Ангажированный антрепренером, который продавал певца за тридцать тысяч франков, а ему давал шесть, Ронкони находил в своем скромном заработке превосходное оправдание для того, чтобы не заниматься, ибо, по его словам, когда он занимался, его было слышно, а когда его было слышно, он не мог сказать, что его нет дома. С тех пор Ронкони, которому стали платить по заслугам, вырос, как и следовало, и теперь он первый баритон Италии.