Двойное проникновение (double penetration). или Записки юного негодяя - [35]

«Может, Йегова? Ох, неправильно. Тогда Иао? Опять не то… Иаве? Явва? А как Иа? Аиа? Иаоу? Йахо? Ойдахо? Йодхейвавхей?.. Яве? Яхве? Иаве? Нет, Иаве уже было, тогда Айхве? Иахве? Эль? Элохим? Элоим? Саддай? Раббони? Все не то, все неправильно. Эли? Эго эими? Инь и Янь? Израйл? Азрайл? А, Израиль?! Опять не то… Ни одно не подходит! Не понимаю, как я мог его забыть».

С каждым именем «нечто» искажается во что-то еще более ужасное, чем раньше, отчего в конце концов становится неловко созерцать бессмысленность его превращений. И вдруг меня осеняет даже не мысль, а прозрение – так это же древнееврейский Иегова собственной персоной. «Так вот как выглядит Бог, переживший смерть». Когда-то он объяснил Моисею значение своего имени: «Я стану тем, кем желаю», а теперь позабыл его, боясь повторить участь своего предшественника Ра, заложника хитрости Изиды. Вместе с именем он потерял и главный свой атрибут – Красоту. Красота – страшная сила, ею все пользуются, чтобы обращать и покорять. И вот он состарился и может превращаться только во что-то безобразное.

«Мене, мене, текел, упарсин». Как это верно для мира, который настолько дряхл, чтобы помнить, что такое красота и ревность по отношению к самому себе: да не будет у тебя иных Богов, кроме меня. И когда я вдруг выплевываю из себя неожиданно всплывшие в сознании слова «Или, Или! Лама савахфани?» – поднимается чудовищный вихрь вокруг, сметая этот мир и обнажая кромешный мрак внешней тьмы и скрежета зубовного.

– 8-

Под ногами хрустел битый кирпич, остро пахло мочой, стояла кромешная тьма, хотя я ясно чувствовал, как меня обступали со всех сторон изъеденные временем стены подземелья. Голова не кружилась, но сильно болела правая ее половина, словно меня ударили. Я точно знал (откуда – ума не приложу), что впереди выход, но понятия не имел, что меня там ждет и где я. Внутри зрело противное чувство: это явно не Крумлов.

Снаружи предчувствие подтвердилось со всей очевидностью окружающего пейзажа: я оказался на старом еврейском кладбище среди каменных надгробий, позолоченных февральским солнцем, словно жидким янтарем. Как будто на истощенную от истории землю проливалась равнодушная щедрость Зевса, отца всех богов, уставшего блудить. Вдали виднелись окрестности Храмовой горы Иерусалима. Я не поэт, поэтому город мне сразу не понравился: никакой архитектуры, один лишь самоварный купол мечети на плоской горе, да к тому же я в чужой стране без денег и документов, а тут еще постоянная война с арабами, каждый день теракты…

Почему я оказался здесь, а не в Чехии? По-видимому, виной тому иудейский символ, который выбросил меня сюда, в место притяжения молитв всех евреев. Во всяком случае, если бы мой трюк с порталом не сработал, могло бы быть и хуже. Вы не поверите: я, наверное, не меньше часа захлебывался смехом, сидя на чьей-то могиле и представляя, какие сейчас рожи у тех, кто хотел меня поймать. Била дрожь, мурашки бегали по коже от одной мысли, что я избежал смерти. Я жив и на свободе!

Меня привел в чувство старик с цветами, который появился из ниоткуда и, как бешеный, заорал и замахал руками, словно я понимал его иврит. По-английски попросил его заткнуться. Старик пришел в совершенную ярость, обозвал меня, тоже перейдя на английский, фашистским ублюдком из Европы, и заковылял прочь – судя по всему, звать сторожа или полицейского, а я решил найти более подходящее место для себя, живого, и начал подниматься к смотровой площадке, у подножия которой раскинулось кладбище.

Уже в каких-то десяти метрах от стены я явственно услышал сверху шум и русскую речь: видимо, группа русских туристов фотографировалась на фоне Храмовой горы. Громкий голос с плохо скрываемым раздражением уязвленного самолюбия рассказывал о том, что располагалось за моей спиной и как к этому следует относиться. Я отлично знал психологию соотечественников и потому закричал им снизу, чтобы они помогли мне выбраться. Эффект превзошел все ожидания: шесть мужских голов и три женские склонились над краем отвесной стены и с явным любопытством созерцали меня, словно восставшего из мертвых.

– Что ты там делаешь? – наконец снизошел до моих кривляний седовласый плейбой с ярко выраженной армянской внешностью. – Яков говорил, что это кладбище закрыто для туристов. Как ты сюда попал?

– Сам не знаю, – честно признался я. – Вытащите меня, ребята, и я буду вам по гроб жизни благодарен.

– Вы рискуете жизнью, – хорошо поставленным голосом экскурсовода отметила кучерявая голова в круглых очках, – для евреев это место священно. Вас запросто могут застрелить.

– Так помогите мне, братцы, – взмолился я, не на шутку перепугавшись. – Меня уже какой-то старик тут оборал. А вдруг и впрямь застрелит. Спасите. Мы же с вами одной крови, из одной страны…

Короткая и бурная дискуссия наверху закончилась тем, что мне в руки прилетел конец буксировочного троса, который я обмотал вокруг пояса, а затем меня буквально вытянули наверх, в крепкие объятия нечаянных соплеменников. Как раз кстати: внизу снова появился злой старик, уже с двумя полицейскими, шел и громко кричал на своем варварском языке.