Двойное проникновение (double penetration). или Записки юного негодяя - [23]

После визита в Прагу Хомяков получил добро от ложи на эксперимент с подключением Протея к Интернету. Это случилось сразу после русско-грузинской войны. Хомякову пришлось спешно спроектировать ее, чтобы вновь назначенный премьер мог продемонстрировать соратникам внутри страны неограниченное политическое влияние на преемника. В качества объекта атаки выбрали финансовый рынок США, чтобы американцы не смогли наказать нашу страну за выигранную войну. Результат превзошел все ожидания. На американском рынке и так было неспокойно из-за ипотечного кризиса две тысячи седьмого года, а Протей, внедрившись в брокерские программы на всех биржах мира, организовал вторую волну ипотечного кризиса. Американские владельцы недвижимости сразу потеряли почти пять триллионов долларов. Кризис ликвидности мировых банков затронул все секторы мировой экономики. Обвал фондового рынка в октябре стал рекордным для США с восьмидесятых годов. Разорился банк Lehman Brothers, Штатам пришлось фактически национализировать частные долги: государство выкупило Fanni Mae и Freddie Mae за четырнадцать триллионов долларов. Крупнейшие компании одна за другой объявляли о банкротстве.

То же самое проходило в Европе и Азии. Мир находился в замешательстве. Даже папа римский испугался настолько, что вынужден был признать: «Крах крупных банков показал, что деньги исчезают, они ничто. Все вещи, кажущиеся реальными, фактически оказываются второстепенными» – и предложил считать единственной твердыней слово Божие.

В ноябре Хомякову приказали переключить Протея на другие задачи: разрушение финансовой архитектуры мира в планы ложи не входило. Тогда он поручил нам заниматься сырьевыми рынками, пока с дальнейшей судьбой Протея не определятся верховные масоны. Причастность к величайшей тайне мира и иллюзорность западного благополучия, которое полностью зависело лишь от веры в американский доллар, вселяло в меня почти истерическое ликование: в центре всего этого нахожусь именно я, я манипулирую курсами валют. Глядя на говорящие головы в аналитических и политических программах телевизионных каналов, я от всей души веселился, слушая их подробные объяснения того, что мы натворили. Головы задним числом убедительно доказывали верность своих расчетов и клятвенно заверяли, что отныне Америке уж точно пришел конец, доллар ничего не стоит, начинается эпоха биполярного мира и валютных войн.

Когда я поинтересовался у Хомякова, что он думает об этом бреде, тот скорчил свое бабье лицо в невообразимую гримасу (видимо, это была ироническая улыбка) и визгливо произнес целую речь:

– Любая ложь становится истиной, если в нее твердо верить. Любые словесные конструкции становятся увлекательными идеями, за которые люди готовы умирать, когда их ежедневно повторяют миллионы, вкладывая в слова всю энергию неудовлетворенного самолюбия. Если бы ежедневно миллиард людей не молился Иисусу Христу, то никакая церковь не смогла бы собрать под знамена больше двух человек. Задача нынешней пропаганды – восстановить идеологию государства, которая разрушилась вместе с СССР. Люди в нашей стране отказываются признавать действующий режим родиной. Это проблема, очень большая проблема. Режим так и не сумел ничего сделать для народа, он его только ограбил, так что гордиться нам нечем: богатые – всего лишь удачливые воры, а остальные – просто лохи, которых кинули на деньги благодаря действующей власти. Нас ничего не объединяет. А что должно объединять? Родина, понимаешь, Родина: и обязательно с большой буквы. Но Родиной нужно гордиться, а если нечем гордиться, то нужно придумать национальную гордость. Вот эти балаболы гордятся, что мировой кризис нас не задел, что мы – островок стабильности в мире. Ты думаешь, я просто так поручил Протею финансовый рынок США?

Я выдвинул свою версию. В ответ Хомяков с несвойственной горячностью пожаловался, что братья по ложе из-за границы относятся к нему, как к человеку второго сорта, используя его втемную для своих дел, что недопустимо. Мол, такое уже было в семнадцатом году, когда они приводили Ленина к власти и ставили эксперимент над русским народом:

– Да, я их как брат-алхимик понимаю: ну кто из исследователей будет переживать о лягушке, которую зарежут во время опыта? Но как человек не согласен. Вот я им и показал, что все их видимое благополучие – лишь иллюзия, мыльный пузырь, за которым ничего нет: они давно уже живут не по средствам, за счет других. Все это одна большая финансовая пирамида, в которую всех заставляют играть и верить. Вера – вот ключевое слово! Я тебе зачем подарил икону Люцифера?! Для веры, для персонализации веры: ты должен наполнить его энергией своих желаний и заставить жить. Это видимый сосуд, в который должна собраться вся твоя уверенность в себе как алхимика, как мага!

В своем кабинете я долго разглядывал образ князя мира сего, который так не вязался с привычным представлением о главном сопернике Бога: на благостно-прекрасном мраморно-голубом лице лишь глаза светились алым пламенем, напоминающим об аде, – но мои слова не сходились с тем, что я видел, совершенно. Вглядываясь в образ на фоне перевернутой пентаграммы, вписанной в круг, я пытался представить, как выглядели бы такие понятия, как бессильный, мохнатый, липкий, вязкий, сладкий, влажный, бесформенный, темный, горячий, жгучий, непроглядный, нарядный, желанный, туманный, обманный и все это вместе, – как нечто продолженное в бесконечность. И вдруг на моих глазах произошло чудо: звезда повернулась вокруг оси на сто восемьдесят градусов и загорелась ярко-золотым светом, а вместе с ней повернулась и вся действительность вокруг в комнате, превратившись в нечто невообразимое. Я понял, что икона – наглядный портал в другой мир, который я только что открыл усилием мысли. Затем звезда вновь развернулась, вслед за собой скручивая пространство в нечто единое, с необыкновенной легкостью искажая все вещи, словно их природа столь же гибка, как ткань, сдергивая покрывало мира с окружающей пустоты. Оборот за оборотом звезды сжимал и свертывал все видимое в некое подобие жгута, начало которого было в глазах Люцифера, а конец – у меня в голове. Вокруг оставалась глухо ревущая антрацитовая тьма, словно вся скорбь мира, вся его боль выдохнула разом – звук, выдерживать который не было никакой человеческой силы. И я, ухватившись за эту спасительную веревку, что есть силы рванул вперед, в глаза демона, и попал в пространство, ослепительное и сияющее, словно снежное поле в свежерожденном мире.