Два Парижа - [149]

Почему господа из НТС ни на один из этих пунктов не ответили? Это просто. Дело в том, что их доктрина такова, что публике нельзя ее целиком показать. Она оттолкнула бы всех честных людей. Надо скрывать ее жестокий и циничный характер. И потому перед массами отделываются общими, двусмысленными словами. Однако, отделаться не всегда можно.

Насколько сильнее мы, монархисты! Нам нечего скрывать. Мы обо всем перед любой аудиторией можем говорить прямо. Даже наши споры, принципиальные и тактические, мы обсуждаем в печати и на трибуне, не боясь возражений. И я никогда не видел, чтобы монархическое собрание кончалось таким позорным фиаско, как это собрание солидаристов, бывшее одной из немногих их попыток открытого выступления в Париже. Аплодисменты, сперва редкие, потом всё растущие, и под конец бурные, какими встречены были выступления монархических ораторов должны были звучать в ушах партийцев от НТС похоронным звоном.

Дадим им хороший совет: не делайте открытых собраний, господа, ограничивайтесь закрытыми, для членов партии. Или, если уж хотите делать, не допускайте прений. Впрочем, мы то от души вас будем просить, наоборот, делать такие собрания почаще: от них нам столько же пользы, как вам – вреда.

Там, где нет свободы слова и свободы мысли, где партия обманывает массы, а партийная головка – рядовых партийцев, где много есть такого, что надо прятать от дневного света, – не может быть силы. Она могла бы быть лишь при условии захвата власти. Но мы еще живем в свободном мире. Господин Редлих в своем докладе едко критиковал буржуазную демократию; скажем, однако, прямо: она лучше, чем тоталитарная диктатура. При ней мы имеем в борьбе с солидаристами все преимущества.

«Наша страна» (Буэнос-Айрес), 7 августа 1954 года, № 238, с. 3

Французский Азеф [161]

Когда смотришь на физиономию журналиста Баранэса, героя грандиозного скандала, взволновавшего всю Францию, прежде всего кидается в глаза безволие. Удивительно? Нет, это не вызывает удивления. Много показывает, что в последнее время в работе большевистских контрразведок главную роль играют не люди со стальными нервами и крепкими убеждениями, а именно слабые люди, трусы, запутавшиеся в сетях советского шпионажа, или шкурники, не устоявшие перед соблазном больших денег. Не только расплывчатые контуры преждевременно обрюзгшего лица, не только растерянность, ясно отражающаяся в них на снимках, сделанных после его ареста, говорят о характере этого сотрудника газеты «Либерасьон» и бывшего торговца коврами, оказавшегося двойным агентом, работавшим одновременно для СССР и для французской полиции. Еще красноречивее его поведение. Узнав, что его подозревают, он бежит ночью к депутату парламента Андрэ Гюгу, с просьбой его укрыть, обнаруженный жандармами, из имения Гюга, куда тот его увез, спасается ночью к его друзьям, потом пытается скрыться в одном монастыре и, при появлении там полиции, сам признается, кто он такой. Поведение человека, совершенно потерявшего голову от страха, не знающего, что делать, куда бежать…

Но если Андрэ Баранэс был шпионом, серьезность темной истории, разыгравшейся вокруг него, состоит в том, что в ней замешаны куда более крупные лица. На страницах французских газет и журналов мелькают то интеллигентные черты Роже Вибо[162], то напряженная улыбка Жана Монса[163], то ладная фигура комиссара Жана Дида[164], с которого всё началось, то довольно отталкивающие, если правду сказать, профили господ Тюрпэна и Лабрюса[165]. И на всё это падает тень двух зданий… Мне часто случалось проходить по широкому проспекту Латур-Мобур, где летом шумит листва окаймляющих его деревьев, и отдельные пешеходы теряются в длинной перспективе, замкнутой неуклюжими зданиями и длинными серыми стенами. За одной из этих стел, низкой и ветхой, скрывается целая гроздь военных учреждений, о них говорит надпись у входа. В их числе находится и «Постоянный Секретариат Национальной Обороны». Другой дом расположен на узкой и извилистом рю де Соссэ, как бы притаившейся возле шумного, всегда оживленного бульвара Фобур Сент-Онорэ. Множество этажей, длинные лестницы… десятки бюро окаймляют унылые однообразные коридоры. Чиновники, работающие здесь, старые и молодые, худощавые и плотные, как будто те же, что в любом французском учреждении: вежливые, одновременно деловитые и живые. Разве лишь по проницательному взгляду, общему им всем, вы отличите, что это – элита французской политической полиции. Если вы сюда вошли, по своей воле или по неволе, вы – в обиталище Сюртэ Женераль, которое ничем не уступит знаменитому во всем мире Интеллиженс Сервис. С момента, когда здесь, в отделе Территориальной Безопасности, его начальник, Вибо, склонился над пачкой бумаг, полученных через комиссара Дида, разоблачение советской провокации, угнездившейся где-то на самых верхах правительственных органов, стало неотвратимым. И оно развернулось с неумолимой быстротой…

Коммунистическая партия в течение многих месяцев получала сведения о самых секретных военных планах Франции. Сведения Генерального Штаба о положении в Индокитае, схема защиты в случае нападения с востока… События в Дьеп-Бьен-Фу, не могли ли они разыграться совершенно иначе? Сколько труда и денег потребует ликвидация возникающей из-за предательства опасности для страны?.. Откуда эти сведения шли? Анализ бумаг показал, что их могли давать только два человека: государственный секретарь Сегала или секретарь комитета национальной обороны Монс. Получив от них заметки по этим вопросам, служащие «Сюрте» методически, упорно, внимательно сравнивали их с данными бывшими в руках у коммунистов, пока не установили, что в основе лежат заметки Монса, а не Сегала. Допрос Монса заставляет искать виновных среди его помощников. Двое из них, Тюрпэп, и Лабрюс признаются, первый – после долгих часов допроса, второй – через четверть часа. Они передавали секретные материалы Баранэсу.